Array Сборник - Поэты Серебряного века

Где только плуг пройдет, ковыль, волшебство степи,
Развеется, как серебристый дым;
И дикая страна немых великолепий
Отступит вглубь, за пастырем своим.

С печальным рокотом встревоженные волны,
За валом вал, спеша, прольют гурты;
Верблюдов проплывут чудовищные челны,
Качая рыжекосмые хребты.

И косяки коней сомкнет гортанным кликом,
Арапником над головой свистя,
Широкоскулый всадник с медным ликом,
Родных степей любимое дитя.

За пыльным облаком, без дум и без желаний,
Исчезнет, как непонятая быль;
И, уходя, свернет ковры бесценных тканей, —
Жемчужный и серебряный ковыль.

Есть тучи бурые, как стая злых гиен,
Косматых, мстительных и никогда не сытых,
С промозглым холодом струящих гробный тлен
Своих дыханий ядовитых.

Оне приходят в дни грозой чреватых лет,
Когда разгул стихий так хмелен и беспечен,
И ливень, брошенный для варварских побед,
Поникшими полями встречен.

Оне приходят к нам, когда, в закатный миг,
Лиловый тусклый диск из щели косо глянет
И в лужи кровь прольет, презрителен и дик,
И в бездну дымчатую канет.

Тогда-то, с севера, на пепельный покров
Нежданно ринется, друг друга обгоняя,
Ватага желтая с оскалом злых клыков,
На бой развернутая стая…

В торговой слободе, по суетным делам,
Тоскующий, я жил, сжигая дни за днями;
Средь жадных прасолов трактирных слушал,
Смеясь за водкой и груздями.

Касанья цепких рук, делецкий разговор,
Развинченный орган и этот дым зловонный,
Весь кем-то для меня придуманный позор, —
Я нес, холодный, непреклонный.

А вечером глядел сквозь потное окно
На небо сизое, на жидкий луч закатный,
На скачку бурых туч, и было мне дано
Раскрыть их символ непонятный.

Оне бегут туда, где бурно зло прошло,
Где все ненастьями убито или смято, —
Гиены жадные, – и правят ремесло,
Им предназначенное, – свято.

Порвался мертвый полог забытья:
Внезапный ужас сердце ускоряет.
Виски стучат… – Зачем я здесь? Кто – я?
И чья игра из бездны забытья

Меж этих стен, как кость, меня бросает?
С игральной костью сопряженный дух
Восстал, дивясь… И были непривычны
Тень головы, руки и светлый круг

На потолке. И чуждо резал слух
Гудящий бой часов, как зов иноязычный.
Да, – я летел… Я пережил позор…
Рука у сердца, ослепленный взор,

И стыд пылал, как факел, на ланитах.
Склоню колена… Мягче – на ковер.
И глажу перья крыл моих разбитых.
А там?.. Бессилен мозг. Душа молчит.

Разбились, выпали божественные звенья.
Я перья глажу… Нет, крыло не полетит!
Лишь маятник из глубины стучит,
Да серым пеплом сыплется забвенье.

И вот они – кануны сельской страды.
Под липняком толчется мошкара;
И, жарким солнцем залито, с утра
Цветет село, что маков алых гряды.
Владычице мы поклониться рады,
А колокол гудит: пора! пора!
Но смутен лик под ризой серебра
И красными миганьями лампады.

А вечером, при трепете зарниц,
Тревожны взлеты диких, вольных птиц
Над слабо плещущей, заросшей речкой;
И в полумрак малейшей между хат
Заглянешь Ты, – где, возлюбя, почтят
Смиренную копеечною свечкой.

По улицам извилистым, как расщелины скал,
Как узкие расщелины, жилища горных фей,
Ночами полнозвездными один я блуждал
Среди домов торжественных, где не было людей.

Казалось, то не улица, а волшебницы нить;
Казалось, по-над плитами, светясь, бежит клубок.
И было мне так счастливо и привольно жить,
Ночами полнозвездными вдыхая ветерок.

Змеилась нить, вела меня – уводила под уклон
Туда, где своды мшистые одели водоем.
И, как струя холодная, охватил меня сон.
И снился мне прекрасный лик, и были мы – вдвоем.

Сказала мне: «Мы в городе, где не было людей.
Здесь в ночи наши звездные, под дремный струйный гул,
Скользим мы, тени белые, с крылами лебедей.
Молись, чтобы в моих руках навеки ты уснул»…