Димитрий Козаржевский - Беседы наедине с собой

Хочу на парусах нестись

На триерах финикийского корсара,

А позже в Древний Вавилон перенестись

И яства там вкушать на пире Валтасара!

А после полететь на крыльях Ники

В страну ацтеков, пирамид;

Лицезреть богов индийских лики

И эллинскую красу кариатид.

Я hoc mundus опишу

Зелёным цветом ярким,

И рыцарские подвиги свершу

Под палестинским солнцем жарким!

Ганнибал

Под древним слоем земли

Кости лежат Карфагена героя.

Отдыхает он где-то вдали,

Средь богов душу свою упокоя.

Познал он, славы ваятель,

Сюрпризы Фортуны, пораженье, изгнанье…

И не скажет древний писатель

Слова ему в оправданье.

Чтобы дать покоренным свободы,

Прошелся по Альпам могучим!

Но не воспоют певцы о нем оды –

Победитель к нему завистью мучим!

Волновал он, подобно бури, народы,

Как ураган, пролетел по полям италийским!

В страх поверг он римлян знатные роды

У Тразимена и Канн коварством своим иберийским!

Не принес он счастья солдатам

Посулами, грабежами, добычей богатой.

Расписана богами жизнь смертных по датам –

День Замы стал для него датой проклятой!

Долго по странам скитался,

Ища у царей утешение.

Но, поняв, что врагу он отдался,

Испить яду принял решение.

Под античным слоем земли

Кости лежат Карфагена героя.

Отдыхает он где-то вдали,

Средь демонов душу свою упокоя!

Пир Александров

Пал Персеполь могучий -

Отдался под власть македонцев.

Убит Ахеменид невезучий

В битве за место под солнцем.

Огнём полыхают кварталы,

Кровь курташей льётся рекою:

Забрызганы ею дворцов золотые порталы,

Фонтаны, бившие чистой струею!

А царь Александр в Ападане пирует,

Он весь уподобился богу Арею!

Рядом верный Селевк торжествует,

С ним Парменион, подобный Энею

Птолемей в объятии подруги Таиды,

Каллас и другие великие мужи…

Танцуют полунагие жрицы Киприды…

Кипит весельем чертог внутри и снаружи!

Предаются эллины утехам с девицами

Там, где цари царей принимали

Послов, восседая хищными птицами,

И раболепству сатрапов внимали -

Там, где ныне Александр, пируя,

Празднует за Фермипилы отмщенье!

Меж тем афинянка Таида, ликуя

И вкушая явств угощенье,

К грекам обращает крылатые речи:

"О други! Даровал Александр

Награду за кровавые сечи!

Глумясь над вражьим чертогом,

Удовлетворены мы за город Афины,

Что был Ксерксом поруган поджогом!

Вкушаем сладкие вина

За бранные тяготы от Босфора до Нила!

Взяты древние грады, возьмём Экботаны!

Восток покорила Александрова сила -

Пируем теперь в стенах Ападаны!

Но большую за поруганье Эллады

Награду я получу, если сей дворец,

Его величественные залов коллонады,

Рельефы, что создал мидийский творец -

Будут сожжены рукою моею!

Пусть повествует потомки,

Что эллинская женщина в мести своею

Превзошла воевод, бывших славою громких! "

Слова девицы порочной

Встретили гул одобрения.

Александр походкой непрочной,

Полный к рассудку презрения,

Под призывы соратников пьяных

К середине залы направляется,

Хватает факел у прислужников рьяных

И к нетрезвой толпе обращается:

"Верны Таидины речи!

Друзья! Отмстим за Элладу,

За униженье греков, что было далече!

Клянусь Афиной Палладой,

Разрушу Ксерксом чертог -

Варваров величье и гордость,

Красу нагорий и Востока цветок -

Да не дрогнет руки моей твёрдость!"

Рек, и к воротам направился.

Множество факелов за ним устремилось.

Случай расплаты представился!

В танце ночное светило кружилось!

Грозно шумели Аттики дети

Словно варвары-скифы!

Попал царь в безумия сети!

В стену, ассирийские мифы

Где высечены, факел летит -

Факел царя и Таиды распутной!

Пламя быстро дворец поглотит!..

Напрасно взывал Парменион занудный

К царю не быть Геростратом —

Уже чёрным окутаны дымом

Крыши, покрытые златом!

В бешенстве страшном, неумолимом

Пламя охватил колонны,

Барельефы огнём пожираются!

Безжалостен пожар к залам Трипилоны!

Свирепо статуи львов озираются

На горящие редчайшие древа,

Тачара зятя великого Кира

Полыхает в день эллинского гнева

Под звуки, что издаёт весёлая лира…

Протрезвев, царь ужаснулся.

Тушить приказал он дворец,

Но поздно – страшный конец

Узрел Александр, и внутри встрепенулся:

Там, где было торжество речей,