Алла Харитонова - Черное солнце. Стихи

Ты чье сновиденье? – Я птиц и деревьев,
в уборе крон майских мое новоселье.
А ты? – Я сегодня в черемухе ветер.
Пойдем поиграем, пока мы на свете!
Пока мы «на этом», пойдем на прогулку,
смотреть как оделись листвой переулки?
Давай! – а «на том» мы знакомы с рожденья,
всегда об одном нам сияют деревья.
И здесь, и в листве крон гнездящихся в небе
гуляют попарно двух душ сновиденья,
и в их обоюдно сияющем мире,
деревья и птицы, и ветер, и крылья.

Время – напиток вечности,
сома…
Бесконечности звезд и границам мелодий,
твоя вера – как что-то такое вроде —
детского смеха, или улыбки Джоконды.
Между сердцем и млечной нитью
соединительная ткань бессмертья…
Верьте или не верьте —
сердце бьется когда весна.
Вместе с птицами и дождями,
то падает, то взлетает…
Равномерно пульсирует на границах памяти,
взрывается светом в квазаре:
то появляется, то пропадает
в дуновении ветерка…

Вода с неба,
внутри небо,
серое, без печали —
оттенка темного света.
Скрытного света.
За облаками
солнце волны катит рассвета.

Не «за морями, за горами»,
а там, где сердце дышит синим,
цветет сиреневый Ириний
и райских птах щебечет пламя.
И линии рассветных ливней
сшивают горизонты светов,
и все как счастье или лето —
и танец рук, и взмахи крыльев.
И если этот свет продлится
хотя бы на мгновенье дольше,
вспорхну и стану песней длиться,
в насквозь промокшей светом роще.
И буду длиться, длиться, длиться
и становится все яснее.
И сквозь меня прольются птицы,
сиреневым дождем на землю.

Нет улицы, аптеки тоже нет
и за окном растаял свет
всех фонарей полночных.
Видения умчались прочь
и хочется смотреть всю ночь,
как ясный свет бормочет слова…
и льется звездопад…
И ничего не повторят
мгновенья этих далей…
Все только миг, все только лик
свободы и печали.

P.S. Это не печальная печаль!..

Расцветают цветы, продолжают идти звездопады.
Даже птицы поют те же ноты и те же слова.
Только кажется сном все что в зеркале этого взгляда,
только Явь все настойчивей и ослепительней тьма.
На дворе Кали-юга, усталое вечное время,
шарик крутится, вертятся мысли в веселых делах.
А внутри расцветает и гаснет все тоже бессмертье,
неразрывность начал и концов, тот же ветер и мрак.
Вот и вырвалась!
Стало просторно на время.
Вечность в сны опрокинута, словно пригоршня углей.
И сжигая до тла, просыпаются фениксы новых рождений.
И улыбка Джоконды на легком сиянье морей.

Чужие слова и песни о птицах:
снится кому-то небо сегодня,
а кто-то смотрит как ветер ветвится.
Симфонии света, раздолье…
Я вижу себя в ясном зеркале взгляда,
и кажется где-то проснулось сиянье…
А ветер огромен, а небо – громада
и птицам привольно, и сердце взлетает…
И сердце ветвится, и смотрит сквозь поры,
то садом, то лесом, то этой жарой…
А мне непонятно, как можно не помнить,
себя до рожденья, как можно не помнить,
как ты поднималась со дна океана,
дышала прибоем, смотрела грозою…
Да, мир ограничен ладонями пьющих.
Да, воды морские – соленые воды.
Но море и руки безмерно дающих —
сквозные просторы, и струны, и рощи.
И выше, и глубже, и здесь и за этим
пространством, свернувшимся в света клубочек,
все та же и те же,
и встречи и речи.
А здесь те же песни и лица прохожих.
И если отбросить свои постиженья,
и стать опрокинутой чашей над Морем,
увидишь, сквозь ливни закатов, рожденья —
те зори, в которых сиянье Лазори.
И мир не изменится, только застынет,
чтоб вновь разогнаться до скорости света
и вспыхнуть мелодией новой Пустыни,
обратным отсчетом и счастья и ветра.

Не все что скажется – слова,
не все что кажется приснилось,
в ладонях вечер растворился,
а за окном московских улиц
рокочет голос…
Я вернулась куда-то, где мои слова
вдруг стали вечером за чаем.
И сквозь уютную неловкость,
подглядываю, замечаю
как хорошо, когда на месте
то, что на месте быть должно.
А время пело и цвело вокруг…
А в чайнике драконы
сплетались в самоцвет зеленый…
И не хотелось ничего…
Как будто все в себя ушло.