Шептун сидел на пороге и думал, думал. Из оцепенения его вывел собачий брех. Удача! За глинобитную ограду полетела тушка мыши. Раздались ворчание и хруст мелких косточек на зубах. Распах калитки – и тень на замахе пала коршуном вниз. Хлопнула дверь, и там, за ней, в полумраке, отлетела под ударом лохматая голова. Росток получил свое.
Еще раз выручил Шептуна такой же отверженный людьми призрак мести. А потом у родника, ниже того места, где брали воду люди, там, где только дикие птицы садились напиться, – там, валяясь на земле, в сору и помете, ловил он их силком из собранного вдоль дороги конского волоса. Пять раз попадались в силок птицы, пять раз отведал росток их крови. Пришлось вынести горшок наружу, на зады хижины-завалюхи, – треснул. То, что в нем росло, превосходило уже рост человека, возвышалось и над глиняным забором. Днем освещалось солнцем, вопреки указанному. Но тянулось и тянулось вверх, в мощи сплетающихся кожистых побегов, буро-красно-зеленых листьев, могучей сизой щетины по краям их. Крючковатые колючки торчали из щетины. Стоило подойти – сумрачно лопотали стебли и листья, гнулись, ища подошедшего, будто в его сторону дул ветер, колючки удлинялись, точно вынюхивая. Корни доломали горшок и шли в сухую землю, буравя и рассаживая ее. Трещины бежали под забор.
Еще дважды Шептуну повезло: из трещин высовывались ящерицы. Им было пора, солнце жгло все злее, дождей не шло, белесый накал дневного неба набирал силу. Ящерицы искали воды. Удалось поймать обеих – не за хвост, а за тело. Обе нашли конец под неумолимым ножом. Заметил: когда приближался, неся издыхающую живность, – довольно, ликующе хлопали бугристые листья, победно стучали друг о друга колючки. Что принесет он им, когда звезды пойдут на следующий круг? Трещины – не сам ли набирающий силу питомец подсказывает, где надо искать? Сходил подальше за родник с мотыгой, нашел и разрыл сусличью нору. Трех малышей принес, замотанных в полу халата. Еще три дня растущий будет сыт.
Когда прошел долгожданный дождь и монастырских коз выгнали к роднику пастись, Шептун знал, что делать. То, что делали предки, когда в далеком пути застигало их безводье и голод. Протыкали ножом шкуру запасного коня и пили его кровь. Где на шее коня это место, знает и мальчишка. У козы – там же. Он дождался, пока пастух отвлечется, перестанет пялиться на странника, то бормочущего молитвы, то опускающего взор в книгу. Пока он уйдет за соседний бугор. Книгу – в платок за спину, нож – в рукав. Ближайшая коза коротко и истошно проблеяла, рот наполнился теплым. Дошел до калитки, плотно сжав губы. Растущий получил обычное, даже больше, чем в иные дни.
Но остался недоволен. Жестко шелестели листья – «всю жизнь, всю жизнь, не часть, не часть». Отчетливо слышал Шептун эти слова. И на весах в собственном уме на чашу несвершенного положил сегодняшнее.
Чаши качались перед закрытыми его глазами, когда он привычно размышлял перед очагом о завтрашнем дне. Завтра растет из вчера, как трава из земли. Мало кому дано видеть завтра в совершенном виде, но ум делает видимым его произрастание.
Наклюнулось семя, видно, тогда, когда он заметил: стали портиться глаза. На ярком солнце не прочесть ни страницы в самой старой из бывших у него трех книг. Одна о звездах, другая о травах и деревьях, а в этой были всякие притчи, иные в стихах. И – не прочесть в лучшие, полуденные часы. Чистый желтый пергамент.
А потом заметил и другое. Открыл книгу в сенях. Все видно. Вынес на солнце открытую. Желто и пусто, как в песках у соленых озер. Снова занес в сени. Медленно проступили знаки. Не глаза, значит, подводили.
Солнце делит небо с Луной. Открыл книгу при Луне. И опять – ушли знаки. Желто и пусто, как в песках у соленых озер. Не один раз пробовал. При растущей и убывающей Луне, при полной и только народившейся. Одно и то же.
Открывал ее при свете очага, жирника, огненных часов в кумирне, прилепленной к стене монастыря. Знаки уходили и не возвращались. Пробовал их призвать, громко читая наизусть. Бесполезно. Лишь на рассвете и при вечерней заре, да еще под холодной крышей, не согретой очагом, знаки дарили свою благосклонность. И однажды пришла мысль: а какую весть шлет ему безлунное и бессолнечное небо? Самую первую страницу книги раскрыл Шептун. И ярко, серебряно просияли под верхней крышкой переплета звезды. Созвездие.
Стал листать книгу. Рисунок созвездия Дуби-Асхар прекрасно узнавался на каждой странице. Прямо поверх написанного. В начале строк, там, куда попадала путеводная звезда, всегда указующая на полночь, Железный кол, Бейджи-Синь – вспыхивало серебряным: В… О… 3…
Читать дальше