Николай Некрасов - Некрасов Н.А. Стихотворения. Поэмы

Спустили с возу дедушку.
Солдат был хрупок на ноги,
Высок и тощ до крайности,
На нем сюртук с медалями
Висел, как на шесте.
Нельзя сказать, чтоб доброе
Лицо имел, особенно
Когда сводило старого —
Черт чертом! Рот ощерится,
Глаза — что угольки!

Солдат ударил в ложечки,
Что было вплоть до берегу
Народу — все сбегается.
Ударил — и запел:

     Тошен свет,
     Правды нет,
     Жизнь тошна,
     Боль сильна.
    Пули немецкие,
    Пули турецкие,
    Пули французские,
    Палочки русские!
     Тошен свет,
     Хлеба нет,
     Крова нет,
     Смерти нет.
Ну-тка, с редута-то с первого номеру,
Ну-тка, с «Георгием» — п омиру, п омиру
     У богатого,
     У богатины
     Чуть не подняли
     На рогатину.
     Весь в гвоздях забор
     Ощетинился,
     А хозяин-вор
     Оскотинился.
    Нет у бедного
    Гроша медного:
    «Не взыщи, солдат!»
    — И не надо, брат! —
     Тошен свет,
     Хлеба нет,
     Крова нет,
     Смерти нет.
    Только трех Матрен
    Да Луку с Петром
    Помяну добром.
    У Луки с Петром
    Табачку нюхнем,
    А у трех Матрен
    Провиант найдем.
     У первой Матрены
     Груздочки ядрены,
     Матрена вторая
     Несет каравая,
У третьей водицы попью из ковша:
Вода ключевая, а мера — душа!
     Тошен свет,
     Правды нет,
     Жизнь тошна,
     Боль сильна.

    Служивого задергало.
    Опершись на Устиньюшку,
    Он поднял ногу левую
    И стал ее раскачивать,
    Как гирю на весу;
    Проделал то же с правою,
    Ругнулся: «Жизнь проклятая!» —
    И вдруг на обе стал.

    «Орудуй, Клим!» По-питерски
    Клим дело оборудовал:
    По блюдцу деревянному
    Дал дяде и племяннице,
    Поставил их рядком,
    А сам вскочил на бревнышко
    И громко крикнул: — Слушайте!
    (Служивый не выдерживал
    И часто в речь крестьянина
    Вставлял словечко меткое
    И в ложечки стучал.)

Колода есть дубовая
У моего двора,
Лежит давно: измладости
Колю на ней дрова,
Так та не столь изранена,
Как господин служивенький.
Взгляните, в чем душа!

Пули немецкие,
Пули турецкие,
Пули французские,
Палочки русские.

А пенциону полного
Не вышло, забракованы
Все раны старика;
Взглянул помощник лекаря,
Сказал: «Второразрядные!
По ним и пенцион».

Полного выдать не велено:
Сердце насквозь не прострелено!

(Служивый всхлипнул; в ложечки
Хотел ударить, — скорчило!
Не будь при нем Устиньюшки,
Упал бы старина.)

Солдат опять с прошением.
Вершками раны смеряли
И оценили каждую
Чуть-чуть не в медный грош.
Так мерил пристав следственный
Побои на подравшихся
На рынке мужиках:
«Под правым глазом ссадина?
Величиной с двугривенный,
В средине лба пробоина
В целковый. Итого:
На рубль пятнадцать с деньгою
Побоев…» Приравняем ли
К побоищу базарному
Войну под Севастополем,
Где лил солдатик кровь?

Только горами не двигали,
А на редуты как прыгали!
Зайцами, белками, дикими кошками
Там и простился я с ножками,
С адского грохоту, свисту оглох,
С русского голоду чуть не подох!

Ему бы в Питер надобно
До комитета раненых, —
Пеш до Москвы дотянется,
А дальше как? Чугунка-то
Кусаться начала!

Важная барыня! гордая барыня!
Ходит, змеею шипит.
«Пусто вам! пусто вам! пусто вам!»
Русской деревне кричит,
В рожу крестьянину фыркает,
Давит, увечит, кувыркает,
Скоро весь русский народ
Чище метлы подметет.

Солдат слегка притопывал,
И слышалось, как стукалась
Сухая кость о кость,
А Клим молчал: уж двинулся
К служивому народ.
Все дали: по копеечке,
По грошу, на тарелочках
Рублишко набрался…

В замену спичей с песнями,
В подспорье речи с дракою,
Пир только к утру кончился,
Великий пир!.. Расходится
Народ. Уснув, осталися
Под ивой наши странники,
И тут же спал Ионушка,
Смиренный богомол.
Качаясь, Савва с Гришею
Вели домой родителя
И пели; в чистом воздухе
Над Волгой, как набатные,
Согласные и сильные
Гремели голоса: