В Талькове поражала смена состояний. Он не являлся человеком настроения, но был настолько экспрессивен, что «заводился» с полуоборота. При всей своей обычной серьезности и сосредоточенности на чем-то своем, уравновешенный, спокойный, в каких-то ситуациях даже монументальный, он, сорвавшись, мог орать так, что становилось страшно. В такие моменты под руку ему лучше было не попадаться. Но, как уже говорилось, он очень быстро и «отходил», никогда не держал ни на кого зла, и достаточно было человеку, явившемуся причиной срыва, хотя бы одним словом, но искренне, покаяться, чтобы того простили. И сам Игорь умел как-то по-детски каяться. Взгляд, жест, прикосновение, и всё, — все обиды тут же забывались, и даже наоборот, становилось жалко его самого, настолько сильно он переживал из-за собственной несдержанности. В такие минуты он выглядел до боли незащищенным. К примеру, если он позволял себе ругаться матом, что бывало очень редко, он потом за то, что до такой степени забылся, разбивал себе губы в кровь за сквернословие. Вообще, в нем было очень много детства. Простота, непосредственность, естественность. Он считал огромным мужским достоинством умение рассмешить, и когда ему это удавалось и все вокруг покатывались со смеху, Игорь сам начинал хохотать без удержу, причем больше от произведенного эффекта, чем от чего-то другого. Он мог увлечься так, что падал со стула, по-настоящему, без игры… И вот тут открывался спрятанный в нем ребенок: он враз становился очень серьезен, взглядывал исподлобья на окружающих, не засмеется ли кто над его оплошностью, но, убедившись, что все усердно делают вид, будто ничего не заметили, успокаивался, снова садился на стул и начинал философствовать, чтобы сменить тему. Трудно было в такие моменты удержаться от улыбки, и все прятали ее в себя, чтобы не обидеть Игоря, глядя на него с материнской нежностью.
Но такого Игоря знали немногие. Перед выходом из дома, не важно куда, он каждый раз полностью экипировался, становился серьезен и грустен. Это был уже совсем другой Игорь — воин, борец, трибун, готовый в любую минуту ко всему. Каждый день он выходил на бой и каждый раз, как на последний. Нет, он не ждал удара из-за угла, не перестраховывался, не думал о смерти. Он точно знал, что ее для него нет, как нет и ни для одной Живой души.
Он просто боялся не успеть…
Листая старую тетрадь
Расстрелянного генерала,
Я тщетно силился понять,
Как ты смогла себя отдать
На растерзание вандалам.
Из мрачной глубины веков
Ты поднималась исполином,
Твой Петербург мирил врагов
Высокой доблестью полков
В век золотой Екатерины.
Священной музыкой времен
Над златоглавою Москвою
Струился колокольный звон,
Но, даже самый тихий, он
Кому-то не давал покоя.
А золотые купола
Кому-то черный глаз слепили:
Ты раздражала силы зла
И, видно, так их доняла,
Что ослепить тебя решили.
Разверзлись с треском небеса,
И с визгом ринулись оттуда,
Срубая головы церквям
И славя красного царя,
Новоявленные иуды.
Тебя связали кумачом
И опустили на колени,
Сверкнул топор над палачом.
А приговор тебе прочел
Кровавый царь — великий… гений.
Листая старую тетрадь
Расстрелянного генерала,
Я тщетно силился понять,
Как ты смогла себя отдать
На растерзание вандалам.
О, генеральская тетрадь,
Забитой правды возрожденье,
Как тяжело тебя читать
Обманутому поколенью.
Покажите мне такую страну,
Где славят тирана,
Где победу в войне над собой
Отмечает народ.
Покажите мне такую страну,
Где каждый — обманут,
Где назад означает вперед
И наоборот.
Не вращайте глобус,
Вы не найдете,
На планете Земля стран таких не отыскать,
Кроме той роковой,
В которой вы все не живете,
Не живете, потому что нельзя это жизнью назвать.
Покажите мне такую страну,
Где заколочены Храмы,
Где священник скрывает под рясой
КГБ-шный погон.
Покажите мне такую страну,
Где блаженствуют хамы,
Где правители грабят казну,
Попирая закон.
Не вращайте глобус,
Вы не найдете,
На планете Земля стран таких не отыскать.
Кроме той роковой.
В которой вы все не живете,
Не живете, потому что нельзя это жизнью назвать.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу