Александр Галич - Стихотворения и поэмы

«…В конце концов после фестиваля, как аккуратно выражаются математики, "Интеграл" взяли по частям». Клуб был закрыт, тем самым в шестьдесят восьмом году оттепель у нас и закончилась» — добавляет А. А. Берс.

Кончилась оттепель, но конец ее был «звездным часом» Галича.

В августе того же 1968 года, после ввода советских войск в Чехословакию, Галич пишет «Петербургский романс» о декабристах, о полковнике Сергее Трубецком и… о чем еще? Как часто бывает в его песнях, времена смещаются:

А через день на Красную площадь в Москве и в самом деле выходят, еще безнадежнее, чем декабристы, семеро смелых, протестуя против советского вторжения в Прагу.

В этот раз поэта вызвали на секретариат Союза писателей. «Предупредили». А магнитофонные записи домашних концертов Галича продолжали распространяться по всему СССР.

Когда дочь Дмитрия Полянского, члена Политбюро ЦК КПСС, выходила замуж за актера Театра на Таганке И. Дыховичного, молодежь на свадьбе слушала записи Высоцкого, Окуджавы и Галича. В это время и вошел в комнату отец невесты. Он услышал что-то из песен Галича (видимо впервые!). И через несколько дней на Политбюро состоялся разговор о «безобразно антисоветских песнях Галича». А 29 декабря 1971 года Галича вызвали на заседание секретариата Союза писателей.

Поэт рассказывает об этом так: «Я пришел на секретариат, где происходило такое побоище, которое длилось часа три, где все выступали — это так положено, это воровской закон — все должны быть «в замазке» и все должны выступить обязательно, все по кругу…». «Было всего четыре человека, которые проголосовали против моего исключения. Валентин Петрович Катаев, Агния Барто — поэтесса, писатель-прозаик Рекемчук и драматург Алексей Арбузов, — они проголосовали против моего исключения, за строгий выговор. Хотя Арбузов вел себя необыкновенно подло (а нас с ним связывают долгие годы совместной работы), он говорил о том, что меня, конечно, надо исключить, но вот эти долгие годы не дают ему права и возможности поднять руку за мое исключение. Вот. Они проголосовали против. Тогда им сказали, что нет, подождите, останьтесь. Мы будем переголосовывать. Мы вам сейчас кое-что расскажем, чего вы не знаете. Ну, они насторожились, они уже решили — сейчас им преподнесут детективный рассказ, как я где-нибудь, в какое-нибудь дупло прятал какие-нибудь секретные документы, получал за это валюту и меха, но… им сказали одно-единственное, так сказать, им открыли: Вы, очевидно, не в курсе, — сказали им, — там просили, чтоб решение было единогласным. Вот все дополнительные сведения, которые они получили. Ну, раз там просили, то, как говорят в Советском Союзе, просьбу начальства надо уважить. Просьбу уважили, проголосовали, и уже все были за мое исключение. Вот как это происходило». (С ленты радио «Свобода» 1975).

А 17 февраля 1972 года Галича исключили и из Союза кинематографистов.

Теперь он работает «негром» (пишет за кого-то сценарии). Но денег не хватает. В апреле 72-го — третий инфаркт. В литфондовскую больницу ему теперь хода нет. Он вполне может сравнить свое прежнее положение с теперешним. Возможно, отсюда и жуткие детали больничного быта, описанные в одном из самых его пронзительных стихотворений «Больничная цыганочка»:

И снова поражаешься смысловой емкости его песен. Из этих строк понятно, что сестра шофера мать-одиночка, что она не в силах прокормить своего единственного ребенка, что даже то, что чуть выше в этом монологе названо «больничным говном», для этого ребенка — лакомство, что и сам шофер — такой же нищий, хотя и служит «большому начальничку»…

Галич получил инвалидность второй группы, которая обеспечивала его пенсией… в 60 рублей. Елена Боннэр как-то сказала о нем: «В какой-то момент талант становится сильнее инстинкта самосохранения». А вот объяснение самого Галича: «Мне все-таки было уже под 50. Я уже все видел. Я уже был благополучным драматургом, благополучным советским холуем. Я и понял, что так больше не могу. Что я должен наконец-то заговорить в полный голос, заговорить правду». (На вечере поэтов. Париж 1976.)