Эрлинде - Поэты – островитяне. И жизнь до предела сжата

Лишь до скончания века
Будет тревожить меня
В этих рифмованных реках
Тема дождя и огня.

Сквозь белое небо тянутся долго ко мне облака.
Что показать им? Тёмное озеро, сонные берега?
Выкрик сороки, вой заскучавшей собаки вдали?
Что показать им – бледные руки мои?
Руки, чертящие странные знаки на белой бумаге.
Наше жилище и лес, мост и овраги…
Веки, которые просят покоя – и я их прикрою.
Пусть облака, как вагоны, плывут над головою…
Веру теряя, одни лишь гризайли рисуя,
В блёклом, бесцветном, томительном мире живу я.

Не поеду никуда.
Встрече вряд ли буду рада.
Поезд, люди, города, —
Не пройдёт теперь, не надо.

То, что мучило и жгло,
Выходить на свет не хочет,
В пробужденьи видит зло
И безумие пророчит.

Чтоб использовать привык
От безумья до могилы
Неизученный язык
Ненадёжной дикой силы,

Говорил чтоб о судьбе —
Неуслышанным остался,
И в растерянной толпе
По молчанью узнавался.

Не приеду, не приду.
Скорбь придумана не нами.
Бинтовать свою беду
Буду тонкими руками…

В июнь, на праздник света,
К прохладе рос и трав,
К нежнейшим ласкам лета
Я вырвусь, сеть прорвав.

Я совершу кощунство:
Не дам себя поймать
И в сладкие безумства
Опять запеленать.

И вспомню вновь, быть может,
Что не было – и нет,
Что душу растревожил
Лишь бледный силуэт.

Лишь зимний день надсадный
И то, что быть могло,
И взгляд тревожно-жадный
Сквозь мутное стекло.

Навстречу маякам – хотя не знаем, где ответ.
Навстречу маякам – недоуменно смотрят вслед.
Навстречу маякам – и руки тянутся к воде.
Навстречу маякам – и не найдёшь вины нигде.
Из влажного тумана вновь рождается вода,
А ночью, в тишине, за борт бросаются года.
Никак не разглядеть нам, что над зябкой белизной
Опять рассвет раскинулся горячей бахромой.
Никак не догадаться нам, что, споря с глубиной,
Из Ладоги уйти придётся медленной Невой.

Навстречу маякам – когда за Свирью снова ширь.
Навстречу маякам – поторопись, не медли, Свирь!
Навстречу маякам. Грустят дома на берегу.
Качни свои глаза и вылей в Свирь свою тоску!
Я щепочку от пристани сожму в своих руках.
Огни, наверно, выстыли на наших маяках.
Проходят острова, бросая листья на корму…
Навстречу маякам – и не ответить, почему…

Когда, устав от слов, без устали придётся
Глядеть в кошмары снов, не погасив огня,
По улицам пустым стрелою пронесётся
Мой чёрный спаниель, чтоб разбудить меня.

Качнувшись на губах и незаметно тая,
Становится добрей бессонница моя,
И я, открыв глаза, внезапно понимаю,
Как весело вернуться в радость бытия.

Ах, этот звонкий пёс, не знающий коварства,
То падающий вниз, то уходящий ввысь,
Сегодня он – моё последнее лекарство,
Сошедшему с ума дарующее жизнь.

Сегодня знает он: я тот больной, который
Впервые вышел в сад, от слабости дрожа,
Оставив жаркий бред, ночные разговоры
И тайную любовь на кончике ножа.

Итак, отныне я – твой благодарный зритель,
Пусть заживает струп упрямо сжатых губ,
Мой чёрный спаниель, весёлый победитель,
Осеннюю хандру таскающий за чуб!

Целый день я гнала её прочь.
День к концу подходил, а потом
Говорила со мною всю ночь
Травести с безмятежным лицом.

Мне заснуть не давала она,
Мной довольна была и добра.
И, как в прежние ночи без сна,
Мне хотелось дожить до утра.

Этот призрак лохмат был и мал,
Он на спинке кровати сидел
Битый час, и ногами болтал:
Непонятно, чего он хотел.

Он, должно быть, не верил совсем
В безысходность и тяжесть любви:
Запрещённых касался он тем
И острил: «Позвони, позови!»

До утра я играла с тоской,
И писала о ней, и о том,
Как всю ночь говорила со мной
Травести с безмятежным лицом.

Кто этот призрак, пыльный и седой?
В стихах он поселился на постой
И подступает ночью к изголовью…
Он шепчет долго странные слова…
Но я жива ещё, ещё жива,
Я лист беру и вывожу: «…с любовью».
Я лист беру, он чист, как первый снег,
И вывожу: «Я зверь и человек,
Я тьма и свет, я радость и тоска,
Я над письмом дрожащая рука,
Я безнадёжность слова на листке,
Конверта и картинки в уголке:
На ней игрушки, ель, и горяча
Меж двух бокалов красная свеча».