Галина Щекина - Пополудни. Книга стихов

Голубчик, почему ты здесь,
смотри – карниз оконный узкий —
искать от снега ли навес?
А может быть, душою русский,
посланцем неба ты слетел,
любимых мне напоминая,
прозрачно-дымчатых, без тел —
где жизнь души совсем иная?
Купца в нахохленной дохе
изображаешь непритворно:
грустишь, сударыня, кхе-кхе?
Да искрою глазок на черном.
Должно быть ясно и слепым —
не видя, видишь рядом милых.
Поклюй же ангел мой, крупы —
прибудет для полета силы.

Никогда столько не было их у меня —
Просто ливень и пламень чужого участья.
Головами кивали, улыбками тайно дразня…
И душа замирала от зыбкого счастья.
Моментального блеска свидетели, сна,
Протяженного в шуме и стуке.
Лишь молчали они, как молчала весна,
Натянув тетиву на разлучные луки!
И летя за плечом через душную тьму,
Застывая в воде ледяной по колено,
Точно знали они, что уже никому
Не нужна красота их нетленная.
Двадцать талий и темных атласных корон:
От вишнево-закатной до златорассветной,
Поцелуев несбывшихся стон и урон,
Угасали, слабея, обьятия-ветви.
И пока я спала, мне поправили плед,
Будто царственной редкой персоне,
Только шепот остался, что времени нет
Лишь кивая, прощаться спросонья.

Цветы, засыпанные снегом —
Не говорите что зима —
Такая гибельная нега,
Об этом целые тома…
О том, как хрупки хризантемы
Сиреневые по краям,
Пускай они, качаясь немо
Прильнут – дрожит рука моя.
Ведь в этой робости подарка
поранит грустная струна —
Цветы как выпитая чарка,
пьяна и временна она.

Не надо лишних обещаний,
За вас цветы глядят в глаза.
Не время думать о прощании,
Не целовать цветы нельзя.

Друг мой приносит вирши из леса,
там, где беззлобно стрекочут сороки,
там где крадется лесная прицесса
молча в глуши распускааются строки.

Личный мой лес – огородные гряды,
там, где георгины срослись с лебедою,
колкость осота с пионами рядом —
вот вам и радости вкупе с бедою.

Вот и гортензия – стало мечтою
укоренить возле дома южанку,
только напрасно стараться не стоит,
не зацветала в тени иностранка.

Что там, казалось бы, листья да стебель,
не говорят черенки и не плачут,
лишь после ссор опускаются в небыль,
люди уходят, с цветами иначе.

Но по весне, как пригреет лучисто,
первые всходы дают на поляне
желтые словно цыплята – нарциссы —
руки сестры, на ушко пожелания…

Твой цветок из солнечного сада
у меня никак не мог прижиться —
то теплу и свету вдруг преграда,
то бедна питанием землица.

Все-таки обильно поливала,
ведрами, и лейками, да и вволю.
У твоей гортензиии цветов так много стало,
у моей лишь листья будут, что-ли…

Может, их морозом прихватило?
Вижу, стебли новые бушуют
Неужели им достанет силы
в купину цветов пойти большую?

И пускай мое утихнет горе,
где-то в глубине мерцая свечкой
только не забудется история,
как сидели рядом на крылечке.

Нынче лето было очень жарким
и охпка стеблей в пене белой!
Вспышками соцветий – сочно, ярко,
чудо, все само собою сделалось.

Ландыши цветут незряче сами,
а с гортензией сплошная нездача…
Только ты за дальними лесами
так и не увидишь нашу дачу.

Хочу тюльпанов здесь, от розы вдоль дорожки
как костерков среди нарциссов белых,
они дождутся, что сойдешь с порожка
оглядываясь – что еще поделать.

Душа моя, им вовсе не дождаться
пока гряда оттает от заносов,
твоих умелых рук и пальцев,
плетущих мягко травы, сказы, косы.

Есть слово никогда. Его глотая
как завязь яблока, как ранящую льдинку
никак уснуть не можешь, звук летает
и тонкий шелест от запиленной пластинки.

Ночью приду и сижу без огня,
заново дом в темноте узнавая.
Некому больше утешить меня —
где же сестренка моя боевая?

Кажется, выпили горе до дна
сироты грешные, сестры навеки,
шелковы платья, в которых видна
и нищета, и тщета человека.

Все потеряли, но знали – вдали
ждут и одна, и другая,
в ночи безлунные спать не могли,
помнили, прошлое оберегая.