Виктор Мусин: Вдоль ограды и дальше. Стихи

Мой друг (футбольный ортодокс,
апологет «мешков» и «на кол»),
пишу тебе, глотая сок с
печеньем. Я недавно плакал,
увидев сон, в котором мы
прощались, видимо навеки.
Вся жизнь лишь царство тьмы…
И если, свет пронзит мне веки,
то этот свет, не более, чем память
о лучшем человеке.

Дыми… Дыми… Дыми моя подруга,
предмет насущный моего досуга.
Ты не предашь, лишь ты всегда со мной —
войны наследство Первой мировой.

Минздрав предупреждает: сигарета —
как пуля сквозь года из пистолета,
убийство самого себя в рассрочку.
Но не факт, что она поставит точку

в моём, ушедшем вкривь и вкось, быту.
Уже не верю в Бога, даже в ту
(хоть прежде жизнь казалась очень умной) —
которую я называл Фортуной.

Теперь, осталось верить лишь Павезе.
Промолвит кто-то крайне трезвый —
что это ересь. А я верю, очень,
чей профиль и глаза у этой ночи.

Фонтан, стремясь в безоблачную высь,
находит оную упавши вниз.
И кто-то возле, как безумный вор,
трамвайный звон крадёт, да разговор
собачки с дамой. И по новой круг
фертом вокруг фонтана. И вдруг стук
в ушах раздастся каблучков…
И мигом позабыв про свой улов,
лишь годный может на когорту слов,
с трудом он сдержит, страх свой поборов,
дрожанье рук, порыв обнять, порыв
поцеловать. Лишь на губах застыв,
улыбка будет говорить привет,
а уши и глаза ловить ответ.
Фонтан, стремясь в сверхоблачную высь,
теряет оную упавши вниз.

Она смесь Ка с Багирой, взгляд – конец рассудка.
Иначе не понять
того, что был охотник я, теперь же утка.
И поздно улетать.

Твои глаза, как дивной красоты playmaker.
Твой левый глаз, моргнув, отдал свой скрытый пас,
а правый глаз молчал, – бесстрастный декадент.
И я запарывал свой голевой момент.
И шелестел My God на тренерской скамейке.

Возможность секса в нашу пору,
совсем не то, что было прежде.
Я помню, как искал опору,
но заплутав в твоей одежде,
я передумал, расхотел.
Я отбыл на толчок курить.
От ярости я побелел:
О, как на этом свете жить?
Когда во всём – излишество вещей?
Когда во всём – так много фальши?
И вот, прогнав тебя взашей,
я сел за стол, чтоб мыслить дальше.

Я не хoтел тебя oбидеть.
Пopoй несу я вздop,
нo, ты не oбижайся —
твoй спpаведлив немoй укop —
ведь ты умна, а я дуpак.
Над дуpакoм ты сжалься.

Как странно иногда бывает —
и вроде, всё неплохо в жизни,
река моя не убывает, —
а всё ж, чего-то не хватает.

Весною, в комнате с опущенными шторами,
с телодвижениями, за которыми,
возможно, притаилось то, что сложно оценить,
пространство меж двух тел стремилось время исказить;
то бабочкой порхали их незримые часы,
то вдруг, в стремительном полёте стрекозы
минуты устремлялись за пределы циферблата,
но после возвращались деловито-виновато.

Фонарь – как глаз небесной твари.
Второй – через дорогу, на бульваре.
А может, просто перебрал.
И траектория овал.

Пока весь город крепко спал,
я на своих плечах дома держал.
Ещё не Бог. Ещё титан.
Вне синтеза как тетрактан.

Но, всё ж, распад в теории возможен.
Я буду крайне осторожен.
Я волю всю возьму в кулак.
Продумаю дальнейший шаг.

Я есть вершина треугольника
(я воскрешаю школьника).
А значит, под рукою катет.
Но там, она мне скажет: «Хватит!

с меня довольно» и т.д., т. п.
Ты к ней с беседой о судьбе.
Она тебе, своё о пьяной роже.
Негоже так себя вести, негоже.

Гипотенузу проложить?
Но там меня хотят убить.
Как тяжело на этом свете жить.
С годами всё сложней чертить.

Вращая треугольник через катет
получим путь прямой до Кати.