Михаил Клыков - Мир добрый и светлый. Стихи и рассказы

«Ещё дождя мне не хватало, – пробурчал Криницын. – Похоже, что это безобразие продлится до утра».

Криницын сплюнул от досады. Сегодня был очень удобный день. На селекционной станции остался только дежурный зоотехник. Молодая девчонка, которая навряд ли высунется до утра из лабораторного корпуса. А тут этот дождь!

На четырнадцатую станцию Института генной инженерии и селекции столичного журналиста Юрия Криницына привели интересные слухи, которые донесла до него его новая знакомая Люсьена. Юрий поморщился. Недалёкая, пустая, но самоуверенная Люся, не отличавшаяся ни внешней, ни душевной красотой, совершенно не вызывала у интеллигентного и культурного журналиста симпатий. Единственное, что заставило Криницына пойти на сближение с ней – это профессиональный интерес.

На селекционной станции происходило что-то… Непонятность и закрытость этого «что-то» привлекало его – журналиста до мозга костей – с той же силой, с какой варящееся в алюминиевом тазу сладкое и душистое варенье привлекает пчёл и ос со всей округи.

Криницын вновь брезгливо поморщился: чтобы свести знакомство с Люси (как величала себя сама Люсьена) ему пришлось завести близкие связи с активистами из «Союза за гармонию с природой», где обреталась Люся. Людьми, которых Юрий откровенно презирал. И накропать бездарную статью в одну из местных газет, которую активисты считали своим рупором. Статью, при воспоминании о которой Юрия Криницына – профессионального журналиста – охватывал жгучий стыд, как мальчишку, написавшего мелом на заборе неприличное слово. Но зато он стал доверенным лицом в этом… «клубе по интересам».

Ещё и вчерашняя ссора с Вертихиным, давним, ещё со школы, другом Криницына. Знал бы он, что Евгений назначен новым директором станции – не понадобились бы эти клоуны… Наверняка, Евгений пошёл бы навстречу старому приятелю.

Дождь не прекращался, грозя перейти в настоящий ливень, и журналист, посмотрев на видневшиеся вдалеке корпуса селекционной станции, стал спускаться к реке.

Жеребёнка Павлик увидел на рассвете. Услышал сквозь сон далёкое конское ржание и проснулся. Некоторое время он сидел на кровати и, протирая глаза, вспоминал, что же ему приснилось.

Юлька мирно посапывала, обняв подушку. Павлик тихонько встал, накрыл сестрёнку съехавшим на пол одеялом и подошёл к окну.

Утро только начиналось. Чисто вымытое ночным дождём небо уже окрасилось нежно-голубыми оттенками, а на алеющем востоке из-за горизонта показалась кромка солнечного диска. Сад ещё скрывался в сиреневых утренних сумерках, дыша дождевой сыростью. От видневшейся за дачей речки наползали клочки белёсого тумана.

Павлик вновь услышал тихое ржание. Звуки доносились с луга, закрытого от взора мальчика широкой верандой, где бабушка (когда её не вызывали по срочным делам Дальней космической связи) по вечерам рассказывали Юле и Павлику сказки. Павлик тихонько, стараясь не шуметь (чтобы не разбудить родителей, спавших в соседней комнате), пробрался на выходившую в сад террасу. И замер от удивления. На лугу пасся необыкновенный жеребёнок. Гордо вскинутая головка; точёные ножки; шелковистая, развевающаяся под утренним ветерком грива, сияющая червонным золотом… Необыкновенной была и масть жеребёнка: огненно-рыжий окрас, подсвеченный алыми лучами восходящего солнца, напоминал расплавленную медь.

«Красный конь… на заре…» – подумал Павлик, будучи не в силах оторвать взгляд от этого чуда. Жеребёнок, заметив мальчика, тонко заржал, как будто приглашая поиграть вместе на утреннем росистом лугу. Но у Павлика, как назло, слипались глаза, и мальчишка с трудом добрался до кровати.

Окончательно проснулся он, когда жаркие лучи июньского солнца пробрались в комнату. Павлик долго не мог понять, был ли необыкновенный жеребёнок сном или всё-таки явью. Поэтому, наскоро умывшись и одевшись, тотчас помчался на луг…

Увы, на лугу мальчика постигло жестокое разочарование – никакого огненно-рыжего жеребёнка там не было. На луговине паслись обычные лошади: гнедые, серые… Эти лошади были с расположенной неподалёку от дачи селекционной станции, где работал школьный друг Пашкиного отца Евгений Петрович Вертихин – дядя Женя, как его называли Павлик и Юля.

Павлик ещё раз посмотрел на пасущихся на лугу лошадей в надежде увидеть загадочного жеребёнка и, печально вздохнув, поплёлся завтракать.

«Неужели приснился? Но я же видел его! Эх ты, соня…» – обругал себя мальчик.