Александр Авербух: Свидетельство четвертого лица

Документальную поэзию, с одной стороны, продолжают считать маргинальным явлением, «непризнанной парадигмой», [15] Earl M. Documentary Poetry and Language Surge // Poetry Foundation. 30.04.2010. https://www.poetryfoundation.org/harriet/2010/04/documentary-poetry-and-language-surge/ поводом для непримиримых споров, — но в это же самое время есть основания для заявлений о том, что «мы вовлечены в своеобразный расцвет документальных литературных форм». [16] Harrington J . Docupoetry and archive desire // Jacket2. — 27.10.2011. http://jacket2.org/article/docupoetry-and-archive-desire Обращение современного поэта к документу связано с целым комплексом эстетических, этических, политических и даже исследовательских задач, которые он перед собой ставит. Мера документальности в итоговом поэтическом тексте может быть разной, характер и степень эстетической переработки исходного документа могут варьироваться от буквального ready-made до различных способов транспонирования. И хотя субъект документальной поэзии захватывает в орбиту своего влияния всех, кто говорит в используемых документах, эти другие голоса остаются не до конца подвластными прагматике авторского целеполагания, подрывая единственность авторской точки зрения даже в том случае, когда поэтическое высказывание, основанное на документах, имеет какую-либо жестко заданную, например, политическую или исследовательскую интенцию.

Но такая категоричная заданность в поэтическом освоении документа — совсем не случай Авербуха. Его документальные циклы основаны на «человеческих документах» — личных письмах и дневниках. Автор подчёркивает документальную природу текстов: ранняя редакция эпистолярной поэмы «Пока тебя уже нет» (под названием «erlaubt», [17] Александр Авербух. erlaubt // Каракёй и Кадикёй. 5766 (2015). № 3. https://dvoetochie.files.wordpress.com/2015/12/3.pdf то есть «дозволено») была даже опубликована в виде монтажа поэтических фрагментов со сканами писем их героини, написанных красивым почерком на пожелтевших со временем тетрадных листах, с проставленными датами (правда, показаны были другие письма, не те, что легли в основу текста). Захватывающий биографический автонарратив «Жития» в качестве маркера аутентичности использует отступления — орфографические, грамматические, стилистические — от языковой нормы:

«Житие» посвящено частной семейной биографии на фоне больших событий истории ХХ века: погром в Бессарабии, русско-германская война, «не то революция не то банда», румынская оккупация, сигуранца, «петлюровцы или дениковцы», вынужденная эвакуация в 41-м в Советский Союз, мучительное воссоединение семьи, выживание, переезд в Израиль, работа с русскоязычными репатриантами. Текст такого рода, как отмечал Илья Кукулин, первый исследователь «документалистских стратегий» в современной русской поэзии, требует читательского восприятия сразу в двух регистрах — эстетическом и историко-антропологическом. [18] Kukulin I. Documentalist Strategies in Contemporary Russian Poetry // The Russian Review. Vol.69 (October 2010). P. 586. Но Авербух признаётся: «речь намного важнее сюжета. Она что-то основное и незыблемое для этого цикла, что скрепляет все разрозненные истории, вошедшие в него», [19] О цикле стихов «Жития» и документальной поэтике с Александром Авербухом беседует Виталий Лехциер // Цирк Олимп+TV. № 20 (53) http://www.cirkolimp-tv.ru/articles/658/o-tsikle-zhitiya — и действительно любуется этой речью, интимной музыкой её неправильностей, по выражению Всеволода Некрасова — ловит её на поэзии.

В эпистолярии «Пока тебя уже нет», возможно, ту же роль, что в «Житии» — нарушения нормы, — роль маркеров аутентичности и вместе с тем выходов в эстетическое измерение, — играют переходы с русского языка на немецкий, вкрапления идиша и эстонского, заимствованные и калькированные слова и обороты, естественные в речи образованной и одарённой, но зависшей между несколькими культурами героини:

Так и многоязычие всей книги Авербуха следует объяснять не только биографической траекторией автора (Украина — Израиль — Канада), поиском постсоветскими поэтами, сформировавшимися за пределами России, своей идентичности, в том числе языковой, [20] Корчагин К. Идентичности нет. // Новый мир. 2015. № 11. — хотя и это объяснение, разумеется, справедливо. Но не менее важно то, как тематизированы и как эстетически нагружены в поэзии Авербуха разные модусы речи. В цикле «Вонйа» русский и украинский языки перемежаются, образуют контрапункт, — война, до сих пор происходящая на родине поэта, проникает в лексику, ломает синтаксис: