Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

В саду лягушки голосили,
сестра шептала: "Ах, каков!..
Нет-нет, не обойтись России
без партии большевиков".

Чего только не было в жизни поэта -
и адские бездны, и рай на земле,
но то ослепительно-звонкое лето
горит светлячком в моей нынешней мгле.

Ни жирных матрон похотливое племя,
ни робкие нимфы тринадцати лет
меня не томили в то дивное время,
старухи и дети не трогали, нет.

Изысканность линий и форм совершенство
губили в то лето мой ум и досуг,
вселяли в меня неземное блаженство
и были источником дьявольских мук.

Да, я был влюблён, и любимой в то лето
исполнилось тридцать. Развалина? Нет!
Ее появленье как вспышка ракеты
в зрачках оставляло пылающий след.

Атласная кожа под солнцем июля
светилась, как вымытый масличный плод,
и море, когда в нём резвилась Сашуля,
с урчаньем лизало ей смуглый живот.

О! Как я мечтал стать бычком пучеглазым,
вокруг её бёдер нахально скользить,
и в трусики юркнуть, и в волны экстаза
своим трепыханьем её погрузить.

"Сашуля, Сашуля!- вздыхал я всечасно. -
Ужель я лишь друг вам? Какая тоска!
Но дружба такая глупа и опасна,
бычок может вмиг превратиться в быка".

Встречал я её то с пехотным майором -
ни кожи ни рожи, рябой, как луна,
то с рыхлым эстонцем, страдавшим запором,
с ушами, огромными, как у слона.

Когда же, подкравшись к заветной калитке,
увидел я в свете мерцающих звёзд,
как жмёт её чукча, безногий и прыткий,
я понял, что вкус у девчонки не прост.

Однажды с Сашулей мы в клуб заглянули,
театр лилипутов "Отелло" давал.
Казалось бы - чушь. Но назавтра Сашулю
я вместе с Отелло в постели застал.

Урод-недомерок и нигер к тому же!
Вскипела во мне палестинская кровь,
и так я страшилищу шланг приутюжил,
что он навсегда позабыл про любовь.

Под вопли Сашули: "Подонок! Убийца!" -
я карликом в комнате вытер полы.
А чуть поостынув, решил утопиться,
и прыгнул в пучину с отвесной скалы.

Не помню, что было со мной под водою.
Очнулся - в больнице, чуть брезжит рассвет,
и тело упругое и молодое
ласкает подбрюшьем мой твердый предмет.

Сашуля! Ужели? Не сон наяву ли?
Она ли так страстно мычит надо мной?
О Боже, Сашуля! Конечно, Сашуля!
Пленительный абрис и взгляд неземной.

Но что за слова слышу я сквозь мычанье?
"Зелёный, зелёненький, плюнь мне на грудь...
Должно быть, рехнулась. Печально, печально.
А впрочем, любви не мешает ничуть.

И вспыхнуло солнце. О Господи Боже!
Я правда зелёный. Неужто я труп?
Зелёные ногти, зелёная кожа,
зелёный язык выпирает из губ.

Откуда ж та сила, что двигает тело?
Что ж, Анаксимандр был, наверное, прав -
и в смерти любовь раздвигает пределы,
как вихрь сотрясая телесный состав.

...Живую Сашулю трепал до рассвета
откинувший кони поэт Степанцов.
Чего только не было в жизни поэта
до переселенья в страну мертвецов.

Две полуголые эльфийки, напившись водки с шампанеей,
на травке танцевали джигу, а может, просто сельский твист.
Плескалась у лужайки речка с названьем кельтским Малофея,
и небосвод над лесостепью был упоителен и чист.

Не помню, как мы оказались с моим приятелем Коляном
на фестиывале толкинистов, где под волынки шел распляс,
скакали мужики в юбчонках, но к ним, укуренным и пьяным,
их девки были равнодушны, они предпочитали нас.

Им, юным, трепетным, нескладным, видать, наскучило общенье
на тему хоббитов и эльфов, ирландских танцев и бухла,
и мы, варяги удалые, на малосольных девок злые,
схватив двух самых развеселых, поперлись с ними на дела.

Шумел камыш, деревья гнулись, трава примялась на лужайке,
две осчастливленных эльфийки, вскочив с травы, пустились в пляс,
и к ним на пляску набежали бельчата, ежики и зайки,
и из воды вдруг член поднялся - огромный, с парой красных глаз,

а вслед за слизистой елдою явилась туша над водою.
"Ихтиозавр", - Колян присвистнул. - "Лох-несский монстр", - добавил я.
"Дракон Фафнир! - вскричали тетки. - Приди, порви на нас колготки!" -
"Да мы уже вам их порвали!" - я бросил в сторону бабья,