Потому-то я на всякий случай
акваланг всегда беру в круиз
и, смываясь после ночи жгучей,
под водой плыву домой без виз.
По Одессе, Гамбургу, Марселю
по Калуге, Туле, Узловой
ходят девы, сторонясь веселья,
с выскобленной голой головой.
Если ты, читатель, где увидел
девушку, обритую под ноль,
знай, что это я её обидел,
подмешав ей опий в алкоголь.
Киборг не тот, у кого вместо мозга
платы, процессоры, прочая муть,
киборг не тот, чьё хлебло, как присоска
может из глаза твой мозг отсоснуть,
киборг не тот, у кого вместо крови
лимфа зелёная в трубках течёт
и у кого вместо жезла любови
ключ разводной, это вовсе не тот!
Это упитанный, розовощёкий,
знающий толк в этой жизни самец,
или же любящий петь караоке
стройный ухоженный бойкий бабец.
Киборг-мужчина бифштексом кровавым
любит утробу свою усладить
и киборгессу движеньем корявым
на надколенный шатун посадить,
любит потискать торчащие грудки -
из силикона они или нет? -
и, прислонив их к расплывшейся будке,
даму в отдельный увлечь кабинет.
И кибер-дамы, набивши утробы,
любят шарнирами в койке скрипеть,
но перед этим им хочется, чтобы
слово любви мог им киборг пропеть,
мол, ты прекрасна, и глазки, и шейка -
всё в тебе радует сердце моё,
ну-ка, снимай-ка штанишки скорей-ка,
если принцесса ты, а не жлобьё.
Если же киборг не в меру задумчив,
слов мало знает, молчит, словно крот,
дамочка "Русское радио" включит,
радио ей о любви пропоёт.
В общем, всех киборгов неудержимо
тянет срывать удовольствий цветы.
Если ты жаждешь такого режима -
значит, ты наш, значит, киборг и ты.
Город пышный, город бедный,
Тула, родина моя!
Ты была портняжкой бледной,
был хлыщом румяным я.
У меня в хозяйстве были
граммофон и рысаки,
на своем автомобиле
ездил я на пикники.
У тебя же за душою
лишь напёрсток да игла,
робкой, тихой сиротою,
белошвейкой ты была.
Все случилось как случилось,
по бульвару я гулял
и твою портняжью милость
на прогулке повстречал.
Поздоровавшись учтиво,
предложил я тет-а-тет.
Ты потупилась стыдливо
и шепнула тихо: "Нет",
Ущипнув тебя за щёчку,
я в глаза твои взглянул
и, назвавши ангелочком,
сторублёвку протянул.
Я спросил: "Согласна, что ли ?"
и, одёрнувши жакет,
по своей и Божьей воле
ты пошла за мною вслед.
В Оружейном переулке,
где стоял мой особняк,
ели мы икру и булки,
пили пиво и коньяк.
"Что ты, барин, щуришь глазки",
заливался граммофон,
наши пламенные ласки
освятил шипеньем он.
В такт движениям хрипела
граммофонная игла.
Ты неплохо знала дело,
ты девицей не была.
Вдруг ты рассмеялась звонко
и сказала: "Он - как я,
у него игла в ручонке,
ну а больше ничего.
Не насилуй граммофона,
ручку дергать не спеши".
Я поставил гвоздь сезона -
"Пупсик, стон моей души".
Расплескал я коньячишку
и смахнул рукой свечу,
и сказал, что как мальчишку
я любить тебя хочу.
"Что ж, - сказала ты, - извольте,
я исполню ваш каприз.
Дайте только мне иголки,
я вам сделаю сюрприз". -
"Милый пупсик, вам охота
за шитьё засесть уже? -
"Что вы, ну его в болото!
Я хочу играть в ежей.
Я утыкаю иглами
пару этих простыней,
завернемся в них мы с вами -
дело будет посмешней".
Ты булавки понемножку
доставала из узла,
и ежиная одёжка
вскоре сделана была.
Вы когда-нибудь видали,
как бывает у ежей?
Все мне пузо разодрали
иглы Манечки моей.
И покуда вновь звучало:
"Пупсик, стон моей души",
как ежиха верещала
эта правнучка Левши.
Хоть через кураж гусарский
пострадала плоть моя,
но, однако же, по-царски
наградил девчонку я.
После в Ясную Поляну
я к Толстому съездил с ней.
Старикан смеялся спьяну
над рассказом про ежей.
Мы ещё играли с Маней
в ёжиков разок-другой,
но исчез затем в тумане
образ Тулы дорогой.
Читать дальше