Иннокентий Анненский - Трилистники

Неразгаданным надрывам
Подоспел сегодня срок:
В стекла дождик бьет порывом,
Ветер пробует крючок.

Точно вымерло все в доме
Желт и черен мой огонь,
Где-то тяжко по соломе
Переступит, звякнув, конь.

Тело скорбно и разбито,
Но его волнует жуть,
Что обиженно — сердито
Кто-то мне не даст уснуть.

И лежу я околдован,
Разве тем и виноват,
Что на белый циферблат
Пышный розан намалеван.

Да, по стенке ночь и день,
В душной клетке человечьей,
Ходит — машет сумасшедший,
Волоча немую тень.

Ходит — ходит, вдруг отскочит,
Зашипит — отмерил час,
Зашипит и захохочет,
Залопочет, горячась.

И опять шагами мерить
На стене дрожащий свет,
Да стеречь, нельзя ль проверить
Спят ли люди или нет.

Ходит-машет, а для такта
И уравнивая шаг,
С злобным рвеньем «так-то, так-то»
Повторяет маниак…

Все потухло. Больше в яме
Не видать и не слыхать…
Только кто же там махать
Продолжает рукавами?

Нет. Довольно… хоть едва,
Хоть тоскливо даль белеет,
И на пледе голова
Не без сладости хмелеет.

Мелко, мелко, как из сита,
В тарантас дождит туман,
Бледный день встает сердито
Не успев стряхнуть дурман.

Пуст и ровен путь мой дальний…
Лишь у черных деревень
Бесконечный все печальней,
Словно дождь косой, плетень.

Чу… Проснулся грай вороний
В шалаше встает пастух,
И сквозь тучи липких мух
Тяжело ступают кони.

Но узлы седых хвостов
У буланой нашей тройки,
Доски свежие мостов,
Доски черные постройки,

Все поплыло в хлябь и смесь
Пересмякло, послипалось…
Ночью мне совсем не спалось
Не попробовать ли здесь?

Да, заснешь… чтоб быть без шапки.
Вот дела… — Держи к одной!
Глядь — замотанная в тряпки
Амазонка предо мной.

Лет семи всего — ручонки
Так и впилися в узду,
Не дают плестись клячонке
А другая — в поводу.

Жадным взглядом проводила
Обернувшись, экипаж
И в тумане затрусила,
Чтоб исчезнуть, как мираж.

И щемящей укоризне
Уступило забытье:
«Это — праздник для нее.
Это — утро, утро жизни».

Сердце дома. Сердце радо.
А чему?
Теню дома? Тени сада?
Не пойму.

Сад старинный, все осины —
тощи, страх!
Дом — руины… Тины, тины
что в прудах.

Что утрат-то!.. Брат на брата…
Что обид!
Прах и гнилость… Накренилось…
А стоит…

Чье жилище? Пепелище?..
Угол чей?
Мертвой нищей логовище
без печей…

Ну как встанет, ну как глянет
из окна:
«Взять не можешь, а тревожишь,
старина!

Ишь затейник! Ишь забавник!
Что за прыть!
Любит древних, любит давних
ворошить…

Не сфальшивишь, так иди уж:
у меня
Не в окошке, так из кошки
два огня.

Дам и брашна — волчьих ягод,
белены…
Только страшно — месяц за год
у луны.

Столько вышек, столько лестниц —
двери нет.
Встанет месяц, глянет месяц —
где твой след?..»

Тсс… ни слова… даль былого —
но сквозь дым
Мутно зрима… Мимо, мимо…
И к живым!

Иль истомы сердцу надо
моему?
Тени дома? Шума сада?..
Не пойму…

Серебряным блеском туман
К полудню еще не развеян,
К полудню от солнечных ран
Стал даже желтее туман,
Стал даже желтей и мертвей он.
А полдень горит так суров,
Что мне в этот час неприятны
Лиловых и алых шаров
Меж клочьями мертвых паров
В глаза замелькавшие пятна.
И что ей тут надо скакать,
Безумной и радостной своре,
Все солнце ловить и искать?
И солнцу с чего ж их ласкать,
Воздушных на мертвом просторе!
Подумать, что помпа бюро,
Огней и парчи серебро,
Должна потускнеть в фимиаме:
Пришли Арлекин и Пьеро,
О, белая помпа бюро!
И стали у гроба с свечами!

Шарики, шарики!
Шарики детские!
Деньги отецкие!