Иннокентий Анненский - Переводы

Неуловимая, как первый сон любви,
С холма немая тень вздымается вдали,
А у седых корней туман осел уныло,
Как будто тяжело ему пробиться было.

Но, мнится, синяя уж тает тихо мгла,
И, словно лилия, долина оживает:
Раскрыла лепестки, и вся в экстаз ушла
И к милосердию небесному взывает.

Пусть бледная трава изгнанника покоит,
Иль ель вся в инее серебряная кроет,

Иль, как немая тень, исчадье тяжких снов,
Тоскуя бродит он вдоль скифских берегов,

Пока средь стад своих, с лазурными очами
Сарматы грубые орудуют бичами,

Свивая медленно с любовию печаль,
Очами жадными поэт уходит в даль…

В ту даль безбрежную, где волны заклубились;
Редея, волосы седеющие сбились,

И ветер, леденя открытое чело,
Уносит из прорех последнее тепло.

Тоскою бровь свело над оком ослабелым,
И волосом щека подернулася белым,

И повесть мрачную страстей и нищеты
Рассказывают нам увядшие черты:

О лжи и зависти они взывают к свету,
И цезаря зовут, бесстрашные, к ответу.

А он все Римом полн — и болен и гоним,
Он славой призрачной венчает тот же Рим.

На темный жребий мой я больше не в обиде:
И наг, и немощен был некогда Овидий.

Я устал и бороться, и жить, и страдать,
Как затравленный волк от тоски пропадать.
Не изменят ли старые ноги,
Донесут ли живым до берлоги?
Мне бы в яму теперь завалиться и спать.

А тут эти своры… Рога на лугу.
Истерзан и зол, я по кочкам бегу.
Далеко от людей схоронил я жилье,
Но у этих собак золотое чутье,
У Завистливой, Злой да Богатой.
И в темных стенах каземата
Длится месяцы, годы томленье мое.

На ужин-то ужас, беда на обед,
Постель-то на камне, а отдыха нет.

Во мне живет любви безвольный маниак:
Откуда б молния ни пронизала мрак,

Навстречу ль красоте, иль доблести, иль силам,
Взовьется и летит безумец с жадным пылом.

Еще мечты полет в ушах не отшумит,
Уж он любимую в объятьях истомит.

Когда ж покорная подруга крылья сложит,
Он удаляется печальный, — он не может

Из сердца вырвать сна — часть самого себя
Он оставляет в нем…
Но вот опять любя

Ладья его летит на острова Иллюзий
За горьким грузом слез… Усладу в этом грузе

В переживаньи мук находит он: свою
Он мигом оснастил крылатую ладью

И, дерзкий мореход, в безвестном океане,
Плывет, как будто путь он изучил заране:

Там берег должен быть— обетованье грез!
Пусть разобьет ладью в пути ему утес…

С трамплина нового он землю различает,
Он в волны прыгает, плывет и доплывает

До мыса голого… Измучен, ночь и день
Там жадно кружит он: растет и тает тень,

Безумец все кружит средь дикости безвестной:
Ни травки, ни куста, ни капли влаги пресной;

Палящий жар в груди, часы голодных мук,
И жизни ни следа, и ни души вокруг,

Ни сердца, как его… Ну, пусть бы не такого,
Но чтобы билось здесь, реального, живого,

Пусть даже низкого… но сердца… Никого…
Он ждет, он долго ждет… Энергию его

Двоят и жар, и страсть… И долго в отдаленья
Безумцу грезится забытому спасенье.

Все парус грезится… Но безответна твердь,
И парус, может быть, увидит только смерть.

Что ж? Он умрет, земли, пожалуй, не жалея…
Лишь эта цепь потерь с годами тяжелее!

О, эти мертвецы! И, сам едва живой,
Души мятущейся природой огневой

В могилах он живет. Усладу грусти нежной
Лишь мертвые несут его душе мятежной.

Как к изголовью, он к их призракам прильнет.
Он с ними говорит, их видит и заснет

Он с мыслию о них, чтоб, бредя, пробудиться…
Я — маниак любви… Что ж делать?
Покориться.

Мышь… покатилася мышь
В пыльном поле точкою чернильной…
Мышь… покатилася мышь…
По полям чернильным точкой пыльной.