Аделаида Герцык - Стихи 1907-1925 годов

Девочка была от природы религиозной, хотя ничего в ее семье и окружении этому не способствовало – не отличавшиеся набожностью протестанты-родители не ходили в церковь, а гувернантки были все сплошь француженками и швейцарками. Но… "нужно было и хотелось верить кому-нибудь без дум и сомнений. Был же кто-то самый умный, такой важный и большой, что нельзя его понять, а нужно только слушаться, становясь перед ним на колени. Это был Бог. ‹…› Я знала отдельные предметы, одаренные силой; это были, конечно, только маленькие частицы и проявления Его власти, но по ним я узнавала о Нем".

Потому и был придуман ритуал, который несколько лет еще совершали Аделаида и ее младшая сестра Евгения, тоже писательница в будущем: в Троицын день девочки тайком рассыпали по полу куски сахара и собирали их. А основанием этому послужило всего лишь то, что в одну из Троиц маленькая Ада совершенно случайно уронила сахарницу. Точно так же один из ряда совершенно одинаковых растущих у дома тополей стал «царским», и девочки несколько лет, изо дня в день, проходя мимо него, кланялись ему. Были и другие предметы и действия, наделенные тайным смыслом – в качестве игры, но совершенно всерьез, потому что, по собственному признанию, Герцык никогда не играла "в шутку и понарошку".

Лишь изредка просыпалось сомнение – есть ли Бог "не для игры, а настоящий"? Но ответом на эти сомнения была, опять же, игра: "Пусть сейчас один желтый лист слетит мне прямо на колени! Если он упадет туда – значит Ты есть, – и больше мне никогда ничего не надо!"

Впрочем, эту "религиозность", как и все в своих детских впечатлениях, Герцык ценила невысоко и даже осуждала. "В то время как необычайно развивалось воображение и способность комбинировать свои впечатления – нравственное чувство оставалось в самом зачаточном состоянии", – писала она о своих детских играх. И была убеждена, что замкнутость и мечтательность надолго затормозили ее развитие как личности и навсегда сделали "сторонней зрительницей жизни".

Мечтательность и самоуглубленность, фанатическая увлеченность чем-то, не имеющим отношения к реальной жизни, свойственны были Аделаиде Казимировне всю молодость («Мои блуждания», «Мои романы»). "Это были пережитые романы – но романы с книгами или авторами их, хотя не менее реальные, решающие судьбу, переплавляющие душу, чем жизненные истории с живыми людьми. В моей судьбе перевес остался за теми первыми, и лучшие силы и жаркое чувство были навсегда отданы им".

Казалось бы, вот уж где махровый эскапизм, непростительный для взрослого и психически нормального человека. Детские игры – на то и игры, чтобы быть "не как в жизни", но когда подобным мечтам предается взрослая девушка или женщина… Да на лесоповал ее, лентяйку, или коров доить, как сказала бы моя бабушка.

Спору нет, и Аделаида Казимировна согласилась бы первая, что труд и активная жизнь обогащают и развивают человеческую личность, но я бы для себя добавила одно: осознанный труд и осознанная жизнь. Но личный опыт осознается нелегко, он завладевает эмоциями и не хочет поддаваться анализу. Пожалуй, только долгий – подготовительный – период размышлений над чужими словами и мыслями позволит когда-нибудь принять и свой аналогичный опыт. Необходимо было Аделаиде Казимировне перестрадать, переплакать судьбу несчастных детей – всегдашних жертв взрослых конфликтов и взрослого эгоизма, как описала она в своей статье "Дети в произведениях Ибсена", чтобы, десять лет спустя, ради собственных детей стойко принять все невзгоды житься во взятом красными Крыму.

И еще одну важную вещь может сделать книжный опыт – сделать так, что своего не понадобится.

Таким "непонадобившимся" опытом стала для Аделаиды и "влюбленность" в лирическую героиню итальянской поэтессы Анны Виванти, непосредственную и страстную, бесстыдно любующуюся своей красотой и смелостью, презирающую "мораль" и "приличия" – обладающую всеми теми чертами, которых так не хватало тихой, робкой Аделаиде, ведущей поразительно упорядоченную и добродетельную жизнь. Сначала была влюбленность, были мечты о том, что и сама она – сродни этой современной Кармен, носящей в рукаве каталанский нож, и переодевания тайком у себя в комнате в пеструю цыганскую одежду, и маленький костяной ножик в руке. Но потом – разочарование в ней, потому что страсть, и свобода, и coltello catalano в рукаве героини Виванти были юношеской позой. Как узнала Аделаида, познакомившись с братом поэтессы, "бесстыдная цыганка" стала примерной женой и матерью, и, перестав писать стихи, взялась за нравоучительные романы и критические статьи.