Андрей Белый - Симфонии

Бархатно-мягкий закат, испещренный дымными тучами, потухал над домами.

Адам Петрович спешил по спешному делу. Мелькали прохожие.

Знакомые абрисы домов высились неизменно. Говорили о том же, всё о том же…

Все уйдет. Все пройдет. Уходя, столкнется с идущим навстречу.

Так кружатся вселенные в вечной смене, все той же смене.

Знакомые абрисы домов, заборы, и белые стены, и повороты кривых улиц — давно он узнал ваши тайные взывания к нему.

Бархатно-мягкий день, заснеженный бледными пятнами, потухал над домами.

Роковое горе пеленало его в своих яростных лапах.

Оно пеленало тигровой багряницей — шкурой, чуть-чуть страшной.

Точно буря рвала его сердце.

Милую не знал никогда он. А теперь его призывала метель.

Вкрадчивой, тигровой улыбкой из-под золотой, как горсть спелых колосьев, бородки улыбался Адам Петрович, из-под темных полей шляпы в неба бархат синий-синий взоры его летели удивленно, призывно, томительно.

Белые рои кружились над городом.

Смотрел: белые рои с гуденьем пролетали мимо и облепили влагой ресницы.

Снег рассыпался горстями бриллиантов.

Сотнями брызнувших мошек ложился у ног. И мошки гасли.

Высокая женщина с огневыми волосами из вьюги пошла неровной, вкрадчиво-грустной походкой.

Ее вид, как небо, был далекий, но близкий.

Очи — нестерпимо влажные лоскутки лазури, — точно миры, опушенные черными ресницами, из далеких пространств поднялись они испытующе на него.

Они подавали надежду. Говорили о невозможном. Посылали свою утомленную ласку, сжимавшую сердце. Чем нежнее ластились ее глаза, тем настойчивей, жгучей рвались из рук протянутые пряди ее шлейфа — черно-пепельные с алым отливом.

Чем безумней он к ней устремлялся, тем призывней, звончей легкосвистные ткани метелей, кружась, рассыпались безвластно.

Не отгадала она странных мыслей его?

Почему она смотрит так грустно и почти улыбается ему?

Утишает грусть и точно все спрашивает о чем-то?

Вот-вот тихо подходит к нему.

Не закидала ли метель его снегом?

Почему город истаял в легкосвистной пляске рассыпчатых призраков?

Метель утишает грусть и уносит бедное сердце.

Вот-вот снегом преходит и мир.

Бедное сердце: преходит мир.

Лицо его, облак грусти, изорвала душа, заря — душа, заря взволнованно пропылала.

Душа выпивала старинный напиток — то, чего никто не пьет: в душе взволнованно проплывали пиры — пиры, давно пропылавшие, сладко томили.

Алое вино, алое, к щекам приливало. Грудь разрывало одно, навек одно.

Стенающий вздох — облак снега — взвила пурга: снег — снег, бичуя холодом, просребрил.

Метель запевала старинную старину — то, чего никто не поет, никто не поет.

Белое сребро, белое, к очам припадало. Грудь озвездилась сребром, парчой.

Но она безответно промелькнула. Шелест платья пронесся, как лёт засыхающих листьев, как ток, пролетающий в ветре, как ночи и дни.

Наклонялась. Выпрямлялась. Еще прислушивалась к чему-то.

Странно обернулась и кивнула ему среди улиц.

Еще. И еще.

Но черно-пепельное платье, но лазурь очей, но волос медовое золото гасли, сливаясь оттенками в одну смутную, неизъяснимую грусть.

Так мягко горел в языках ярого огня.

Огонь пеленал тигровой багряницей, чуть-чуть страшной.

Бархатно-мягкий день, заснеженный бледными пятнами, проплывал над домами.

Вьюга — клубок серебряных ниток — накатилась: ветры стали разматывать.

И парчовое серебро сквозной паутиной опутало улицы и дома.

Из-за заборов встал ряд снежный нитей и улетел в небеса.

Раздавались призывы: «Ввы… Ввы…

Увввы…»

Над крышей вздыбился воздушный конь.

Дико проржал вихряной летун, простучал копытом гулко по железу.

Прокачалась белая грива, расчесанная ветром.

Над крышей вздыбился, проржал, простучал.

Адам Петрович возвращался.

Огненно-желтое небо раскидало над домами свои бархатные, заревые объятия.

Он подумал: «Я возвращаюсь. Не возвратится ли и она?»

Выехал экипаж из-за поворота. Остановился.

Мягкий, желтый плюш, испещренный серыми кольцами, пеленал ее ноги.

Во всех окнах, обращенных к закату, махали красными знаменами.

Это были заревые отсветы вечно-странных дум.

Неизменных.

Это была она… нет, не она.

Над крышей вздыбился воздушный конь.

Дико взлетел вихряной летун. Прокачался в воздухе.

И упал, разорванный ветром.

Вздыбился, взлетел, промчался, проржал.