Андрей Белый - Симфонии

Игуменья расплела шелковые ткани кудрей, одела серебристый клобук, обвила себя атласом лилейным, собираясь к нему на встречу.

Буря мела пурговые ткани; в серебре рыданий ее восходил лучистый круг. Звала гласом вейным: «Люблю тебя, почему — не отвечу?»

В тебе, снег — поцелуй, в тебе — ветряный смех — любовные речи.

Блеском, свистом, пляской, ризой кружевной — ризой на нас нисходишь.

Снеговым причастием, белым хладным огнем — провей, одари.

И пропоют снеговые псалмы на метельной обедне.

Вьюге помолимся.

Пурпур сердец вином снежным вскипает, приступите.

Причащайтесь пене снежной, пену белую вкусите.

Пеной белой, кружевной, облекайтесь: лики ваши — снеги, губы ваши — пурпур, ваши очи — небо.

Снеги к снегам, небо к небу, зори к зорям!

Се, над вами серебряный венец метелей — се, над вами брачный венец.

Вьюге помолимся.

Над обителью раздавался свист ветерка и грустно-знакомый вьюжный шелест.

И в бледную, бледную бирюзу ушли снежные рясы. Показался силуэт игуменьи с золотою свечой, и вот она, белая невеста, пошла в ледяные поля на призывный звон вьюги.

Над ее головою потрескивала зубчатая корона огня.

С вознесенной в руках свечой она пала под сквозным золотом солнечных листьев:

«Довольно: — нам вольно: нам от радости больно.

К нам, ах, к нам ты спешишь, в лучах тая.

Во снеговых полях, жемчуговых эта тишь золотая».

И в бледную, бледную бирюзу он шел пламеносным ликом. И в бледную, бледную бирюзу метель рвалась вихреносным криком. И в бледную, бледную бирюзу он шел пламеносным ликом.

Он… Нет, не он.

В ледяной, столбный фонарь било солнце, и он обратил в монастырь взгляд стеклянный. Вихряной столб, как и встарь, метель взвила, и он закрутил свою пыль, осиянный.

И в бледную, бледную бирюзу волна метельного цвета продышала хлопьями пуха.

Как большой одуванчик, взошла метель, изорванная предвесенним деньком.

Игуменья начертала в полях пламеносного змея искряным зубцом свечи.

Змей пополз: это дорожкою колких пчелок ползли на обитель предтекущие светоносцы.

Сияющими жалами текли братья света.

В отдалении несли золотой гроб с мертвецом.

Белая атласная красавица, вся в пурпуровом цвете, стояла с иконой в руках.

Протянула гробу икону и цвет.

И стал воскресший из гроба: от лица его стекало солнце.

Они коснулись друг друга бархатом глаз и будто ушли в знакомый, иссиня-синий колодезь.

Кадила рассыпали на снег красные змеи.

Червонные, святые потиры выносили в поля; и в них сверкали из-за туч яркие уголья. Но уголья прорастали цветом.

Едкий мед потирного цвета матовой истомой овощал их лица, и хор пел:

«Он не беспеременен: он уходит в безвременье — в бледную, бледную бирюзу.

У него есть крылья скрываться от нас.

Но это не значит, что он не с нами.

Он встает среди нас: метельной струей бьет в лазурный кубок.

Когда переполнится кубок метелей, он опрокидывается на нас снегом.

Возвращается… возвращается».

Игуменья вела странника в алтарь, а сама стала у входа.

«Ты гряди, иерей, из блистанья сотканный, жених, из свещного действа в полях рожденный.

Ты, жених, гряди из далекой страны загробной облекать меня любовью и солнцем.

Твои ризы из пенных блистаний, и омоемся блеском.

Твоим, иерей, твоим блеском!

Мы возьмем колосья блистаний, перевьем стан наш колосом, колосом, солнечным колосом!

Колосись в души наши!

Ибо мы — твои, твои мы нивы: нивы, нивы, созревшие нивы!

Твои, жнец, нивы».

Под амвоном волновалось море клобуков.

Она стояла с благовонным мирром.

Вырос силуэт иерея с просветленным, жемчужным лицом.

Солнечные кудри и чуть двоящаяся улыбка светились на вечерней заре.

«Милый, опять ты, опять!»

Это был он, ее смутный сон.

Он стоял точно сотканный из воздуха.

Высоко вздымалась его взволнованная грудь.

У ног его замирали осыпанные, будто угольями, святыми пчелами кадила.

Две пчелы запутались в волосах солнечной жены, когда над ней подъял свои руки и голосом, вздоху подобным, призывно звал от времени:

«Довольно:

Скоро все облетит — пролетит.

Времена засохли, шелестят, как свиток.

Времена, как и свиток, свиваются.

Пора,

потому что все пролетит, и мы будем вместе.

Потому что вот пришел взывать воскресший о воскресении!»

Она

Ты, иерей, — парчовый цвет, весь как из снега!

Он

Ты, жена, невеста — лебедь моя.