Валерий Брюсов - Tertia Vigilia

В Египте правила восьмнадцать лет.

Погиб и вечный Рим, Лагидов нет,

Мой прах несчастный не хранит гробница.

В деяньях мира мой ничтожен след,

Все дни мои — то празднеств вереница,

Я смерть нашла, как буйная блудница…

Но над тобой я властвую, поэт!

Вновь, как царей, я предаю томленью

Тебя, прельщенного неверной тенью,

Я снова женщина — в мечтах твоих.

Бессмертен ты искусства дивной властью,

А я бессмертна прелестью и страстью:

Вся жизнь моя — в веках звенящий стих.

Ноябрь 1899

Он стал на утесе; в лицо ему ветер суровый

Бросал, насмехаясь, колючими брызгами пены.

И вал возносился и рушился, белоголовый,

И море стучало у ног о гранитные стены.

Под ветром уклончивым парус скользил на просторе,

К Винландии внук его правил свой бег непреклонный,

И с каждым мгновеньем меж ними все ширилось море,

А голос морской разносился, как вопль похоронный.

Там, там, за простором воды неисчерпно-обильной,

Где Скрелингов остров, вновь грянут губящие битвы,

Ему же коснеть безопасно под кровлей могильной

Да слушать, как женщины робко лепечут молитвы!

О, горе, кто видел, как дети детей уплывают

В страну, недоступную больше мечу и победам!

Кого и напевы военных рогов не сзывают,

Кто должен мириться со славой, уступленной дедам.

Хочу навсегда быть желанным и сильным для боя,

Чтоб не были тяжки гранитные косные стены,

Когда уплывает корабль среди шума и воя

И ветер в лицо нам швыряется брызгами иены.

12 июля 1900

Безумцы и поэты наших дней

В согласном хоре смеха и презренья

Встречают голос и родных теней.

Давно пленил мое воображенье

Угрюмый образ из далеких лет,

Раздумий одиноких воплощенье.

Я вижу годы, как безумный бред,

Людей, принявших снова вид звериный,

Я слышу вой во славу их побед

(То с гвельфами боролись гибеллины!).

И в эти годы с ними жил и он, —

На всей земле прообраз наш единый.

Подобных знал он лишь в дали времен,

А в будущем ему виднелось то же,

Что в настоящем, — безобразный сон.

Мечтательный, на девушку похожий,

Он приучался к зрелищу смертей,

Но складки на челе ложились строже.

Он, веривший в величие людей,

Со стоном звал: пускай придут владыки

И усмирят бессмысленных детей.

Под звон мечей, проклятия и крики

Он меж людей томился, как в бреду…

О Данте! о, отверженец великий, —

Воистину ты долго жил — в аду!

6 октября 1898

По улицам Венеции, в вечерний

Неверный час, блуждал я меж толпы,

И сердце трепетало суеверней.

Каналы, как громадные тропы,

Манили в вечность; в переменах тени

Казались дивны строгие столпы,

И ряд оживших призрачных строений

Являл очам, чего уж больше нет,

Что было для минувших поколений.

И, словно унесенный в лунный свет,

Я упивался невозможным чудом,

Но тяжек был мне дружеский привет…

В тот вечер улицы кишели людом,

Во мгле свободно веселился грех,

И был весь город дьявольским сосудом.

Бесстыдно раздавался женский смех,

И зверские мелькали мимо лица…

И помыслы разгадывал я всех.

Но вдруг среди позорной вереницы

Угрюмый облик предо мной возник.

— Так иногда с утеса глянут птицы, —

То был суровый, опаленный лик,

Не мертвый лик, но просветленно-страстный,

Без возраста — не мальчик, не старик.

И жалким нашим нуждам не причастный,

Случайный отблеск будущих веков,

Он сквозь толпу и шум прошел, как властный.

Мгновенно замер говор голосов,

Как будто в вечность приоткрылись двери,

И я спросил, дрожа, кто он таков.

Но тотчас понял: Данте Алигьери.

18 декабря 1900

Вы, флорентинки прошлых дней! — о вас

Так ясно я мечтал в обманах лунных,

О быстром блеске ваших крупных глаз.

Сады любви в тиши оград чугунных,

Певучий говор и жемчужный смех,

Рассказы с перебоем песен струнных.

Принцессы, горожанки — здесь у всех

Веселость, острый ум, и взор лукавый,

И жажда ненасытная утех.

Красавца видя, все полны отравой,

И долго жадный взор его следит.

Для вас любовь всегда была забавой!

Вам было непонятно слово «стыд»!

Среди земных красот, земных величий

Мне флорентинки близок лживый вид,

И сладостно мне имя Беатриче.

21 июля 1900

Звездное небо плывет надо мной.

Чистым сияньем сверкают планеты.