Валерий Брюсов - В такие дни

Глаз Гекаты метит гостей,

А дым пожаров все стелется,

Заливая нашу постель.

1920

За длительность вот этих мигов странных,

За взгляд полуприкрытый глаз туманных,

За влажность губ, сдавивших губы мне,

За то, что здесь, на медленном огне,

В одном биеньи сердце с сердцем слито,

Что равный вздох связал мечту двоих,—

Прими мой стих,

Ты, Афродита!

За то, что в дни, когда поля, серея,

Покорно ждут холодных струй Борея,—

Твой луч, как меч, взнесенный надо мной,

Вновь льет в мой сад слепительность и зной,

Что зелень светлым Аквилоном взвита,

Что даль в цветах, и песни реют в них,—

Прими мой стих,

Ты, Афродита!

За все, что будет и не быть не может,

Что сон, и этот! будет скоро дожит,

Что видеть мне, в час сумрачных разлук,

Разомкнутым кольцо горячих рук,

Что тайно в страсти желчь отравы скрыта,

Что сводит в Ад любовь рабов своих,—

Прими мой стих,

Ты, Афродита!

8 сентября 1920

Слышишь! по узорам плит

Серебристый шаг звенит.

Мойр веления исполни,—

Уходи, владыка молний.

Над Олимпом сумрак синь,

Трон блистающий покинь,—

Там, где в брачных звездах небо,

Только юность любит Геба.

Я во мгле клоню свое

Днем горящее копье.

Нестерпим богине мудрой

Взор Киприды златокудрой.

Я иду смеясь, смеясь,

Между мной и ночью вязь,—

Пояс мой, соблазном свитый.

Зевс! клонись пред Афродитой.

Я к Данае, в сне ночном,

Золотым сошел дождем;

Летним днем был горд победой,

В лике лебедя, над Ледой;

Для Семелы тень была,

Там, где я, всегда светла;

Долго длилась ночь без смены

Для меня близ уст Алкмены;

В свете, в сумраке, везде,

В храме, в роще, на воде,

Я готов в борьбе открытой

Пасть, сраженным Афродитой.

21 июля I920

Еще в мечтах чернеют стрелы

Твоих опущенных ресниц;

Но день встающий, призрак белый,

В пепл обращает угль горелый,

Пред правдой властно клонит ниц.

Еще мечта нежна, как голос

Волынки, влившейся в рассвет,

Дрожит, как с ветром свежий колос,

Но щеки жжет мне белый волос,

Немая память долгих лет.

Клятв отзвучавших слишком много

И губ, томивших в темноте.

Полмира сжав, моя дорога

По горным кряжам всходит строго,

Ах, к той вершительной мете!

День торжествует, Солнце лепит

Из туч уборы древних жриц,

Вот-вот мир пламенем оцепит…

Но в глубях тихих — черный трепет

Твоих опущенных ресниц.

23 июля 1920

Был дожде и замер; молний взвизги

Устали; тень сближала нас;

На темных стеклах стыли брызги;

Плыл призраков любимый час.

Твои глаза так были близко,

Так хрупок шум твоих волос.

Бег мерный месячного диска

Кропил нас мглой безвлажных рос.

Пусть две мечты двух душ не слитых

Томил во тьме несходный сон,

Но двум мирам на их орбитах

Миг встречи был судьбой сужден.

Звезда к звезде в пространствах млечных

Влеклась, — мячи враждебных сил,—

Чтоб встал огонь из сшибок встречных,

Ночь неба кровью опалил,—

Чтоб смерч сгораний, вихрь бесструнный

Над слухом чутким в век вознес —

Тишь бледных брызгов, отзвук лунный

И хрупкий шум твоих волос.

28—29 июля, 1920

Когда во тьме закинут твой,

Подобный снам Египта, профиль,—

Что мне, куда влекусь за тьмой,

К слепительности ль, к катастрофе ль!

Разрез чуть-чуть прикрытых глаз,

Уклоны губ чуть-чуть надменных —

Не так же ль пил, в такой же час,

Ваятель сфинксов довременных?

Когда над ним, в забвенный год,

Свой суд в Аду вершил Озирис,

Не был ли принят в счет щедрот

Вот этих век извивный вырез?

Застылый очерк бледных щек

Таит всю быль о давнем брате:

Его сквозь сумрак вывел Рок

К палящей пропасти объятий.

Вдавив уста в холодный лик

Той жрицы Гора иль Изиды,

Он гневно в камень вбросил крик

Восторга иль глухой обиды.

Всё отошло; но Сфинкс в века

Пронес его мечты и гибель.

Где ж тайна их? в чертах виска?

В той выгнутости ль? в том изгибе ль?

Хочу и я, как дар во храм,

За боль, что мир зовет любовью,—