Валерий Брюсов - Девятая камена

Стелется с берега серый туман,

Пляшут акулы, предчувствуя ужин…

Буйно вздымает валы океан.

Старый Нептун! если дар тебе нужен,

Бей по корме, беспощаден и пьян!

Челн мой давно с непогодами дружен.

Ведал он скалы и мелей обман,

Любит борьбу и недаром натружен…

Буйно вздымает валы океан.

Что ж! Если спор наш последний рассужен,

Кану на дно, — но, лучом осиян,

Строй меня встретит подводных жемчужин!

1916

Четырнадцать имен назвать мне надо…

Какие выбрать меж святых имен,

Томивших сердце мукой и отрадой?

Все прошлое встает, как жуткий сон.

Я помню юность; синий сумрак сада;

Сирени льнут, пьяня, со всех сторон;

Я — мальчик, я — поэт, и я — влюблен,

И ты со мной, державная Дриада!

Ты страсть мою с улыбкой приняла,

Ласкала, в отроке поэта холя,

Дала восторг и, скромная, ушла…

Предвестье жизни, мой учитель, Леля!

Тебя я назвал первой меж других

Имен любимых, памятных, живых.

Имен любимых, памятных, живых

Так много! Но, змеей меня ужаля,

Осталась ты царицей дней былых,

Коварная и маленькая Таля.

Встречались мы средь шумов городских;

Являлась ты под складками вуаля,

Но нежно так стонала: «милый Валя»,—

Когда на миг порыв желаний тих.

Все ж ты владела полудетской страстью;

Навек меня сковать мечтала властью

Зеленых глаз… А воли жаждал я…

И я бежал, измены не тая,

Тебе с безжалостностью кинув: «Падай!»

С какой отравно-ранящей усладой!

С какой отравно-ранящей усладой

Припал к другим я, лепетным, устам!

Я ждал любви, я требовал с досадой,

Но чувству не хотел предаться сам.

Мне жизнь казалась блещущей эстрадой;

Лобзанья, слезы, встречи по ночам,—

Считал я все лишь поводом к стихам,

Я скорбь венчал сонетом иль балладой.

Был вечер; буря; вспышки облаков;

В беседке, там, рыдала ты, — без слов

Поняв, что я лишь роль играю, раня…

Но роль была — мой Рок! Прости мне, Маня!

Себя судил я в строфах огневых…

Теперь, в тоске, я повторяю их.

Теперь, в тоске, я повторяю их,

Но губы тяготит еще признанье.

Так! Я сменил стыдливые рыданья

На душный бред безвольностей ночных.

Познал я сладость беглого свиданья,

Поспешность ласк и равный пыл двоих,

Тот «тусклый огнь» во взорах роковых,

Что мучит наглым блеском ожиданья.

Ты мне явила женщину в себе,

Клейменую, как Пасифая в мифе,

И не забыть мне «пламенной Юдифи»!

Безлюбных больше нет в моей судьбе,

Спешу к любви от сумрачного чада,

Но боль былую память множить рада.

Да! Боль былую память множить рада!

Светлейшая из всех, кто был мне дан!

Твой чистый облик нимбом осиян,

Моя любовь, моя надежда, Лада!

Нас обручили гулы водопада,

Благословил, в чужих горах, платан,

Венчанье наше славил океан,

Нам алтарем служила скал громада!

Что б ни было, нам быть всегда вдвоем;

Мы рядом в мир неведомый войдем;

Мы связаны звеном святым и тайным!

Но путь мой вел еще к цветам случайным;

Я Должен вспомнить ряд часов иных…

О, счастье мук, порывов молодых!

О, счастье мук, порывов молодых!

Ты вдруг вошла, с усмешкой легкой, Таня,

Стеблистым телом думы отуманя,

Смутив узорностью зрачков косых.

Стыдясь, ты требовала ласк моих,

Любовница, меня вела, как няня,

Молилась, плакала, меня тираня,

Прося то перлов, то цветов простых.

Невольно влекся я к твоей причуде,

И нравились мне маленькие груди,

Похожие на форму груш лесных.

В алькове брачном были мы, — как дети,

Переживая ряд часов-столетий,

Навек закрепощенных в четкий стих!

Навек закрепощенных в четкий стих,

Прореяло немало мигов. Было

Светло и страшно, жгуче и уныло…

Привет тебе, среди цариц земных,

Недолгий призрак, царственная Лила!

Меня внесла ты в счет рабов своих…

Но в цепи я играл: еще ничьих

Оков — душа терпеть не снисходила.

Актер, я падая пред тобой во прах,

Я лобызал следы твоих сандалий,

Я дел терцинами твой лик медалей…

Но страсть уже стояла на часах…

И вдруг вошла с палящей сталью взгляда,

Ты — слаще смерти, ты — желанней яда.

Ты — слаще смерти, ты — желанней яда,

Околдовала мой свободный дух!

И взор померк, и воли огнь потух