Валерий Брюсов - Зеркало теней

Им друг на пире умерщвлен.

Круша Афины, руша Фивы,

В рабов он греков обратил;

Верша свой подвиг горделивый,

Эллады силы сокрушил!»

Встает Другой, — черты сокрыты,—

Вещает: «Так назначил Рок,

Чтоб воедино были слиты

Твой мир, Эллада, твой, — Восток!

Не так же ль свяжет в жгут единый,

На Западе, народы — Рим,

Чтоб обе мира половины

Потом сплелись узлом одним?»

Поник Минос челом венчанным.

Нем Радамант, молчит Эак,

И Александр, со взором странным,

Глядит на залетейский мрак.

Пламя факелов крутится, длится пляска саламандр.

Распростерт на ложе царском, — скиптр на сердце,—

Александр.

И уже, пред царским ложем, как предвестье скорых сеч,

Полководцы Александра друг на друга взносят меч.

Мелеагр, Селевк, Пердикка, пьяны памятью побед,

Царским именем, надменно, шлют веленья, шлют запрет.

Увенчать себя мечтает диадемой Антигон.

Антипатр царить в Элладе мыслит, властью упоен.

И во граде Александра, где столица двух морей,

Замышляет трон воздвигнуть хитроумный Птоломей.

Дымно факелы крутятся, длится пляска саламандр.

Споров буйных диадохов не расслышит Александр.

1900, 1911

Утонченник седьмого века,

Принявший Греции последний вздох,

Ты презирать учился человека

У самой низменной из всех земных эпох!

И справедливо мрамор саркофага

Гласил испуганным векам:

«Никто друзьям не сделал столько блага

И столько зла — врагам!»

Ты был велик и в мести и в разврате,

Ты счастлив был в любви и на войне,

Ты перешел все грани вероятии,

Вином земных блаженств упился ты вполне.

И выразил себя, когда, царя над Римом,

Не зная, где предел твоих безмерных сил,—

С презрением невыразимым

Народу ты свободу возвратил!

<1913>

Настала ночь. Мы ждали чуда.

Чернел пред нами черный крест.

Каменьев сумрачная груда

Блистала под мерцаньем звезд.

Печальных женщин воздыханья,

Мужчин угрюмые слова,—

Нарушить не могли молчанье,

Стихали, прозвучав едва.

И вдруг он вздрогнул. Мы метнулись,

И показалось нам на миг,

Что глуби неба распахнулись,

Что сонм архангелов возник.

Распятый в небо взгляд направил

И, словно вдруг лишенный сил,

«Отец! почто меня оставил!»

Ужасным гласом возопил.

И римский воин уксус жгучий

На губке протянул шестом.

Отведав, взор он кинул с кручи,

«Свершилось!» — произнес потом.

Все было тихо. Небо черно.

В молчаньи холм. В молчаньи дол.

Он голову склонил покорно,

Поник челом и отошел.

1911

Гретхен, Гретхен, в темной нише

Храма ты преклонена.

Гул органа слышен свыше,—

Голос: «Здесь ты не одна!»

Гретхен, Гретхен! светлый гений!

Тайну страшную храня,

В час томлений, в час молений

Позабудь, в слезах, меня…

Что я могу, — напрасно- рвущий

Оковы грозных, прошлых лет,

Вторичной жизнию живущий

И давший Дьяволу обет?

Что я могу, — узнавший тайны

Души, и смерти, и всего,

Отвергший этот мир случайный,

Проклявший бога своего?

Одним своим прикосновеньем

Я опалил твой детский лик;

Я ядовитым дуновеньем

К цветку твоей души приник.

Я простираю руки с лаской,—

Но в ласке затаен позор;

Свое лицо скрываю маской,—

Горит под ней надменный взор.

Я к свету за тобой дерзаю,—

Рука, как камень, тяжела,

И мы с тобой летим не к раю,

Но в бездну, где тоска и мгла.

Хочу бежать, — но неизбежно

Влекусь к тебе, к магниту сталь;

Хочу молить с тревогой нежной,

Но смертный зов моя печаль.

Я — ужас, я — позор, я — гибель,

Твоих святынь заветных тать!

Но, в миг паденья, снежной глыбе ль

Свое стремленье задержать!

Гретхен, Гретхен! в темной нише

Храма ты преклонена.

Слышишь божий голос свыше:

«Ты навек осуждена!»

Гретхен, Гретхен! светлый гений!

Встала ты в лучах из тьмы!

Но за мной клубились тени,—

И во мраке оба мы!

26 ноября 1911

На Невском, как прибой нестройный,

Растет вечерняя толпа.

Но неподвижен сон спокойный

Александрийского столпа.

Гранит суровый, величавый,

Обломок довременных скал!

Как знак побед, как вестник славы,

Ты перед царским домом стал.

Ты выше, чем колонна Рима,

Поставил знаменье креста.