Валерий Брюсов - Стихотворения, не включавшиеся в авторские сборники

Что просияло, что мелькнуло,

Что душу пламенем прожгло,

Ужели в прошлом потонуло,

И гладь былого — как стекло.

И в сердце сдавленные речи,

Навеки смолкшие слова

Безумно ждут желанной встречи,

И сердце не кричит едва.

Я жажду жадных откровений —

Все повторить, все рассказать,

Чтоб в час заветных оживлений

С тобой все пережить опять.

<1901 >

Я снова одинок, как десять лет назад.

Все тот же парк вокруг, за елью звезды те же,

С черемухи и с лип знакомый аромат.

Там где-то лай собак. Повеял ветер свежий.

И вечер медленный мне возвращает бред,

Который жжет мечты все реже, реже.

Я жил здесь мальчиком, едва в шестнадцать лет

С душой, отравленной сознанием и чтеньем,

Неловок, как дитя, застенчив, как поэт.

Мне этот шумный парк служил уединеньем,

Я не имел друзей. Для женщин был несмел,

И в сумраке следил за парами, с томленьем,

Но я в мечтах нашел все, все, что я хотел.

1901

Все бездонней, все безмерней,

Недоступней глубина,

Но, как свет звезды вечерней,

Светят водоросли дна.

Плотны синие преграды,

Обступили взгляды рыб.

Словно знают, словно рады,

Что еще пловец погиб.

Но на родине чудовищ

Посреди живых цветов

Не ищу морских сокровищ

И жемчужных слизняков.

<���Январь 1902>

Надо струны перестроить

Вновь на новый лад,

Песни вещие усвоить

Я готов, я рад.

Сердце, мертвое от жажды,

Слышишь? — бьют ключи!

Песнь одну не петь нам дважды,

Лучше замолчи.

Я, как феникс, в пламя кинут,

Гибну, взор смежив…

Но едва мученья минут,

Встану юн и жив.

Я в земле, под грудой гнили,—

Мертвое зерно.

Но дожди меня вспоили —

Цвесть мне суждено!

Дух живительный и юный

Влился в грудь мою,—

Строю заново я струны,

Верю и пою.

21 февраля 1903

Неужели это была ты —

В сером платье

Робкая девочка на площадке вагона —

Моя невеста!

Помню, как оба тонули мы в первом объятьи,

Жестоком до стона,

Были безумны и святы мечты.

Пели удары колес.

Вереницы берез,

Качаясь, глядели в окно,

Вечер осенний померк незаметно, и на небе было темно.

В поздний безмолвный час

Я сидел одиноко.

Странно дрожал за стеклом раздражающий газ.

Думы дрожали, как газ, раздражающе тоже.

Я жаждал упрека.

О, если б предстал мне таинственный Кто-то

И тайну открыл мне пророческой, внутренней дрожи,

Чего я боюсь в этот поздний обманчивый час.

О, если б предстал мне таинственный Кто-то

И властно позвал бы меня для отчета.

Что женщина?

— Мать, принявшая в лоно,—

Чтобы длить бесконечно преемственность сил.

Вы пестры, миражи бытия: рождений, падений, могил

— Женщина — некий сосуд драгоценный,

Тайну таящий во мгле сокровенной.

Женщина — путь до глубин божества.

Женщина — мир естества,

Его золотая корона.

Свята, свята ее жизнь, дающее лоно.

Но мы?

В нас не все ли — стремленье вовне, из предела?

Разве не мы

Природу наполнили звуками слова?

В дымной пропасти тьмы,

Где дышит и движется тело.

Нам разве не душно?

Мы жаждем иного,

В вечном стремленьи идем и идем до предела,

Кажется, близки мы к области звездной.

Миг — и повиснем в полете над бездной,

Вдруг снова, влеченью земному послушны,

Падаем в душные пропасти тьмы.

А есть красота.

В звуках, в красках, в линиях, в теле,

В обнаженности женственной.

Жажда ее не в одной крови разлита,

Это не жажда веселий.

Ее поток благоденственный

В тайных глубинах шумит,

Струя его сладко чиста,

Он вечной божественной влагой поит.

Да, есть на земле красота.

Или мы крылья у птицы?

И нам суждено

Метаться к гробнице от старой гробницы?

И нам суждено

Только взаимным усильем весь путь побороть?

Только вдвоем долететь до свержения уз?

Церковь венчает как святость союз

Двух осужденных сердец.

— Примем ли мы, как тяжелое бремя, венец?

Да, людям дано только вдвоем этот путь побороть.

Слава тебе, освященная плоть!

Ночь незаметно погасла, и свет набегал на окно.

Я сидел одиноко.

Дрожал за стеклом замирающий газ.

Был светлым и утренним час,

И город вечерний остался далеко.

Я знаю.

Я в зеркале видел всю душу мою,

Все, чему верю, и все, что люблю.