Илья Кормильцев - Собрание сочинений. Том 1. Поэзия

На первый этаж я рвусь, где подъезд
Обещает выход на летнюю улицу,
Поджаренную как картофель.

Сон и розы, волнующе-яркий муслин.
Ты лежал, источая дурман под ногами,
словно пиво — томящийся солод — никто не открыл.

На шестнадцатый год откровений достигнув,
на семнадцатый их откровенно прокляв,
все постигнув (скорей, ничего не постигнув),
лишь в одно, несомненно, ты верил всегда:
в крючкотворство смешное игры стихотворной.

Бесконечнострунная гитара чернобыльника
плыла вечером под пальцами проворными
голосистого и сладостного ветра:
и смерть постиг ты, не дойдя до смерти,
и паутину на воде кристальной лужи,
закованной в янтарь прозрачной стужей.

И пальцы яростно сжимались возле горла
желанием пересыпать песок
и бесконечно наблюдать его паденье —
как каждая песчинка, убегая,
уносит дактилоскопию теплоты.

Лишь на каких-то волхвов уповая,
бесплодно открывающих твою звезду
в тщедушный телескоп,
ты, тихим вечером безмолвно проплывая,
терновникам и лаврам подставлял свой лоб,
на неизвестных вечности волхвов лишь уповая…
Терновникам и лаврам….
Бесполезно мудрый лоб…

Хой, в деревню телега въехала!
Значит, снадобья в ларцах иссякли,
Значит, столпятся лица болезные
У двери фургона, где застиранный какаду
Щиплет перышки на заду.

Шарлатан Мар-Абу, доктор медицины,
Мандрагору привез и другие medicinae:
Яд змеиный и лакрицу,
Корень руты и корицу.
Подгулявшая девица,
Хочешь ты освободиться?
А карга — омолодиться?
Все у нас! Лишь у нас!
И мартышка голубая,
шкура монстра из Китая,
Лакуеху — черный знахарь,
Натуральный папуас!

Это маленькое лэ я слагаю
В пользу шарлатанов —
Усталых работников истинного милосердия,
Везущих в своих фургонах
Истинное освобождение,
Оргиастическое упоение надеждой.

Старый Болонэ! Сейчас на гнутой спине
Колдовского горшка пишется тебе приговор —
Тебе и твоей драгоценной склянке
С sal mirabilis.
Нет, не от микробов проистекают болезни,
Не от микробов, которых никто и не видел,
Кроме лиц, кровно в этом заинтересованных,
А от неверия шарлатанам.
Да, пусть это тебе не кажется странным —
мы тоже шарлатаны:
Шарлатанская наша поэзия,
Шарлатанская наша жизнь,
Доверившаяся мыслям и цветам
Там,
Где силу имеют
Лишь амбиции и инвестиции.

И эти юные души,
Слившиеся в единении,
Использовав момент
Небрежного отсутствия
Родительской власти,
Верящие в свое всевластие
В сиреневом сиропе города,
Вливающемся густым потоком
В пыльные окна старой квартиры
На центральной улице —
Тоже носят значки нашей тайной службы
На отвороте лацканов тел обнаженных.

О шарлатаны! Шарлатаны!
Целый мир шарлатанов,
Плененных злыми
Циркулем и Весами.

кладбищенские парочки, целуясь,
свивают гнезда около крестов
и вот цветы душистые мостов
овеяли дыханьем стебли улиц

из окон, с языков ковров и простыней,
свисают капли испаренной влаги
зеленою оберточной бумагой
укрыты сучья голые аллей
покачивая бедрами, плывут
как дым над пламенем курящиеся взоры,
и тело белое расплавленной просфоры
пошло на пищу розовым червям
утóк протягивая сквозь основу,
летит на крыльях возгласов судьба,
и ландышевый перьев блеск, слепя,
соединяет и разъединяет снова
бесформенные губы и сердца
в соитиях, проклятьях, буффонаде,
и пеной у пророческого рта
застыла уличная толкотня,
и туча вечера, кончаясь звездным градом,
выталкивает нас на лунный круг,
качающийся на снегу постели,
как в круг перед судом — куда нас занесло?
куда мы, одинокие, летели?

колокольчики вечера впились в улыбку —
пьют веселую кровь
благовест теплоты
пауки и ветрá открывают калитку
вечно я,
вечно ты

тем же самым путем, в ту же старую кожу
возвращаются змеи,
уставши линять
тот, кто скажет: «Брат мой!» — испугает прохожих
никогда и опять

отцветают безумства в политых слезами
обездоненных кадках
и кошкой она —
эта вечнобеременная память
в теле новом всегда повторяет себя