Андрей Родионов. - В электричке

Алик, Алик, гореть тебе в аду!
Гореть тебе в аду, проклятый Алик!

Мой ночной вор крадется за мной,
Когда я иду в ночное кафе.

С клетчатой сумкой, пока пустой,
Он ходит вокруг меня и улыбается мне.

Алик — акула ночных скамеек,
Это стая наглых чаек.

Вот все, что умеет
Мой ночной вор Алик.

Когда-нибудь я куплю гранату
И обклею ее золотою фольгою:

Пусть Алик взорвется, вернувшись на хату,
И больше не будет ходить за мною.

Пусть он подавится золотым пейджером
И еще одним золотым телефоном.

А я спокойно вздохну, и вечером
Тихо пойду дорожкой знакомой.

Давным-давно, в магазине «Книги»
Работал я экспедитором-грузчиком.

Входившая в моду профессия барыги
Заставляла меня относиться к книгам, как к мусору.

В то время произошел случай со мной,
Точнее, неприличный случай с моим начальником.

А моим начальником была женщина-алкоголичка.
Она пила, как лошадь, работала, как вол.

«Под небом голубым есть город золотой», —
Ей очень нравилась эта песня.

Временами у нее начинался запой,

Шаг за шагом она приближалась к бездне.

К бездне, в которой, если лететь до самого дна,
Можно попасть в Золотой Город прямиком.

Забыл сказать: она пила не одна,
А с мужем своим, телемастером, обычным мужиком.

Однажды приходит она рано утром на работу
И сразу вызывает меня:

— Иди и купи портвейна на сотку.
По тем временам это было до хрена!

Мы сели пить, и примерно к обеду
Выпили все, что я на сотку принес.

— Сходи еще, я домой не поеду:

Останусь здесь ночевать. — Не вопрос, —

Я отвечал, еле ворочая язык.
До этого мы, кстати, сидели молча,

Ее глаза были, как два входа в тупик.
Мы выпили еще, и я услышал такую

Историю, достойную пера Генриха Сапгира:
Мать ее мужа разрешала этому мудаку Юре

Днем изменять жене в своей квартире.
Сама же отмазывала его перед женой,

Говорила, что он пожрать к ней заходит.
«Под небом голубым есть город золотой», —

Пришла мне на ум одна из ее любимых мелодий.

— И как же вы вычислили этого вонючего козла? —
Спросил я, вытягивая сигарету из ее пачки.

— В обед случайно к его матери я зашла,

А она открыла дверь, не надев собачки.

Он валялся на диване с какой-то блядью,
А мать слушала в это время «Маяк».

И тут она заплакала.
Она плакала до вечера, и мы пили коньяк.

Вскоре ее уволили за пьянство,
Потом и меня поймали на воровстве.

И я всегда вспоминаю об этом блядстве,
Когда читаю в своей трудовой книжке,

Что уволен по статье…

Город тупиков, гаражей и заборов,
Рождает истории, одна паршивей другой.

Я стою на пустыре с трудовой книжкой вора
И пою: «Под небом голубым есть город золотой».

Проезжая мимо помойки
Иногда увидишь: в грязи
Лежат холодильник или плита,
Расписанные фантастическими цветами.

Эта тяга народа к творчеству
Умиляет и настораживает,
Но примитивное зодчество
Помойку облагораживает.

Твой холодильник не такой, как у всех,
На твоем серванте — бумажная аппликация.
На стене — картина неизвестного художника,
Который умер в четырнадцать лет
Во время мастурбации.

Ты как вылезший наружу конец пружины диванной,
Ты была большая оригиналка.
Твой холодильник, раскрашенный странно
Я вспомнил, проезжая мимо свалки.

И пусть уже пусто, и нет просвета:
Потянулись заборы и гаражи,
Ты продолжаешь вкладывать душу в предметы,
В предметы, у которых нет своей души.

Я сел в поезд одного из направлений местных,
Вагон был почти пустой.

Заняты были всего три места,
И все три заняты передо мной.

На одной скамье сидели втроем
Баба и два мужика.

Я им, видимо, помешал, не знаю, в чем:
Они с ненавистью посмотрели на меня.