Виктор Цой - Музыка волн, музыка ветра

На первом таком импровизированном концерте нам была оказана высокая честь в виде присутствия среди слушателей самого Петровича — лидера молодежных группировок Морского, как стали говорить десять лет спустя. Петровичу мы понравились, и он подвел резюме:

— То наши парни.

Вообще это был очень интересный человек. Неопределенного возраста, весь покрытый татуировкой, он единственный во всем поселке был обладателем джинсов «Ливайс» и итальянских темных очков, которые он не снимал даже по ночам. Возможно, он и спал в них, как «Блюз бразерз». Несмотря на маленький рост и сухощавость, он обладал чрезвычайной физической силой и, что нам очень в нем импонировало, практически не употреблял в разговоре матерных выражений, хотя от его вежливости порой становилось жутковато. Это был настоящий крестный отец маленькой местной мафии. Цой даже перенял у него на какое-то время манеру знакомства с девушками, которая отличалась замечательной простотой, лаконичностью и достоинством. Обычно Петрович сидел на лавочке у входа в дискотеку и обращался к проходящим мимо дамам:

— Девушка, потанцуйте, пожалуйста, со мной, ежели вы не хотите завтра уехать с Морского…

Из нашего тогдашнего репертуара Петровичу больше всего нравилась песня Бориса Гребенщикова «Электрический пес». Он ее окрестил «Песней про блядей» и вежливо попросил ее повторить. Мы повторили, а потом Цой запел мифовскую «Черную субботу». Это произведение вызвало у слушателей такую бурю восторга, такие вопли и хохот, что среди их светящихся в темноте лиц неожиданно замаячила милицейская фуражка. «Господи, и здесь они покоя не дают», — одновременно, хотя, возможно, и в разных выражениях, подумали три молодых артиста.

Об отношениях молодых артистов с милицией сейчас уже можно писать не то что отдельную книгу, а прямо целую энциклопедию — даже не писать, а взять любую из существующих и к каждому слову дать новую статью. Вот у меня, например, есть МСЭ (Малая Советская Энциклопедия) 1930 года издания. Хорошо. Открываю, скажем, на букву «С». Первое слово, которое вижу, — «Селезенка». Пишу — место, которое было наиболее сильно поражено у моего друга Пини при избиении его добровольной комсомольской дружиной в Ленинградском Дворце молодежи в 1981 году. Сильным ударом комсомольской ноги приведена в полную негодность и удалена хирургически. Смотрю, к примеру, букву «И». Ага — «Изнасилование». Пишу — процесс, которому была подвергнута моя знакомая Н (здесь — без имен) постовым ГАИ, когда пыталась пересечь «стопом» Среднерусскую возвышенность. «Г» — «Горло». Удар в горло я получил в 1979 году в одном из московских «Опорных пунктов» от молодого человека в штатском за то, что он счел меня похожим на хиппи. Фамилия молодого человека — Радугин, после удара он мне представился, вероятно, для пущего устрашения. Как я впоследствии узнал, он был грозой худых, бледных, волосатых юнцов и их немощных подружек. Кто ты теперь, Радугин, — демократ, консерватор, за Горбачева ты или за Ельцина?.. А может быть, ты уже депутат — народный избранник, а может быть, ты уже где-нибудь в Верховном Совете? Счастья тебе!

Вернемся к букве «С» — «Статуя». Ну, казалось бы, что может быть общего у милиции, античной статуи и рокеров? Ан нет — в середине семидесятых группе «Аквариум» инкриминировалось уничтожение статуй в Летнем саду. Да-да, абсолютно серьезно — с допросами, очными ставками и так далее. Дело могло плохо кончиться, но, слава Богу, в этом чудовищном бреду что-то не сошлось, да, как потом выяснилось, и статуй-то никто вовсе и не разбивал. Вот такая получается энциклопедия, «вот такая, брат, история», как поет Гребенщиков, но я отвлекся.

Итак, появившаяся в темноте фуражка вызвала в нас некоторое смятение, хотя мы и предполагали, что не совершили ничего противозаконного, но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. И хотя этот ночной милиционер уж никак на Бога не походил, мы слегка заволновались. Участковый, оглядев нас внимательно, поздоровался за руку с Петровичем и спросил у него:

— Кто такие?

— Та, этта нормальные ребята, — ответил Петрович. Тут мы сообразили, что речь идет о нас.

— Где прописаны? — это уже был вопрос к нам.

— В Ленинграде…

— Я спрашиваю, здесь где живете?

— Здесь?.. Там вот… — Цой неопределенно махнул рукой в сторону ручья.

— Хозяева кто, я спрашиваю.

Поскольку мы не знали, кто наши хозяева, то промычали что-то неопределенное.

Мы в палатке живем, — наконец нашелся Олег.