Анна Ахматова - Серебряная ива

В 1916-м Анна Ивановна Гумилева, продав дом в Царском Селе, осталась зимовать вместе с внуком в Слепневе. Ахматова, оказавшись без крыши над головой, уехала к родственникам в Севастополь. На этот раз любимый с детства юг не принес ей ни уюта, ни покоя. Она там смертно тосковала по скудной северной России, по ее «таинственным, темным селениям».

Михаил Леонидович Лозинский – поэт, переводчик, давний и верный друг Гумилева и Анны Андреевны, а также редактор многих ее сборников. С весны 1916 года, когда Ахматова начала не торопясь складывать свою третью книгу – «Белую стаю», она постоянно переписывалась с Лозинским.

Ахматова имеет в виду Бежецкий край (Слепнево), где жили (и до сих пор живут) «тверские» карелы, потомки древних племен корела.

Юния Анреп – первая (оставшаяся в России) жена Б. В. фон Анрепа. На ее даче под Севастополем Анна Ахматова гостила зимой 1916 года.

Прославленный

А livre ouvert – с листа.

Дом, в котором Анна Ахматова жила в детстве, стоял на углу Широкой улицы и Безымянного переулка. Анна Андреевна была убеждена, что именно этот переулок мелькает в знаменитом стихотворении Гумилева «Заблудившийся трамвай».

В ранней юности у Анны Андреевны были, как и у ее матери, «прозрачные глаза» («И женщина с прозрачными глазами…»), поэтому в зависимости от освещения и одежды меняли цвет: казались то синими, то серыми, то зелеными.

Речь идет о письме Н. С. Гумилева с очередным предложением выйти за него замуж.

У Пунина была большая комфортабельная квартира в садовом флигеле Шереметевского дворца, который Анна Андреевна называла как бы уменьшительным, вторым именем: Фонтанный Дом.

Сын Анны Андреевны Лева Гумилев появлялся в Фонтанном Доме не часто – только во время школьных каникул, потому что и учился, и жил с бабушкой в Бежецке.

Назвать союз с Пуниным счастливым или хотя бы удачным и в самом деле нельзя… И все-таки отношения людей, связанных этим несчастливым союзом, были, судя по всему, куда более сложными и человечными, чем виделось со стороны.

Расставшись с Пуниным (сентябрь 1938 года), Ахматова продолжала квартировать в Фонтанном дворце. В 1952-м по решению горсовета ее вместе с дочерью и внучкой Николая Николаевича выселят отсюда как ближайших родственников врагов народа – в 1952 г. Пунин и Лев Гумилев находились в ГУЛАГе.

Человек – Николай Николаевич Пунин. Это он в шутку называл Анну Андреевну «морской царевной», намекая на царские амбиции маленькой героини поэмы «У самого моря» («Когда я стану царицей, выстрою шесть броненосцев и шесть канонерских лодок, чтоб бухты мои охраняли до самого Фиолента»).

Лермонтов:|Едет царевич задумчиво прочь.| Будет он помнить про царскую дочь…

Некрасов разумел орден Анны, который в похоронной процессии несли на подушке из алого бархата за гробом сановных покойников. Цитаты заимствованы из двух некрасовских стихотворений: «Маша» и «Утро». (Примеч. автора.)

Вполне вероятно, что это стихотворение связано с Павлом Николаевичем Лукницким. В 1925–1928 гг. он бывал у Анны Андреевны чуть ли не ежедневно, в период работы над биографией Гумилева, и часто сокрушался, что ее имя окружено «глухой» и завистливой «клеветой».

«Про стихи Нарбута» – продолжение мысленного общения с «мертвым мужем». Это именно он, Гумилев, в одном из писем 1914 года настоятельно советовал жене обратить внимание на Нарбута. Однако получилось так, что с творчеством поэта, рекомендованного ей Николаем Степановичем, Анна Андреевна всерьез познакомилась только в 1940-м, после его гибели (Нарбут расстрелян в 1938-м), и вновь поразилась верному и независимому вкусу Гумилева. А кроме того, и Нарбут, и его стихи возвращали Ахматову в киевскую юность, где были и донник, и черниговская луна: село Никольская слободка, в котором Анна и Николай венчались в апреле 1910-го, хотя и стояло неподалеку от Киева, относилось уже к Черниговской губернии. И думается, не случайно стихотворение «Про стихи Нарбута» датировано апрелем.

Это сатирическое, по сути, стихотворение написано как бы от лица Льва Гумилева и таких, как он, «прокаженных» – советских, сталинских политкаторжан. Последнее двустишие перекликается со знаменитой строфой из «Реквиема»:|Это было, когда улыбался|Только мертвый, спокойствию рад|И ненужным привеском качался|Возле тюрем своих Ленинград.