Мишель Уэльбек - Очертания последнего берега. Стихи

Будь ты проклята, плоть, что взяла меня в плен

Беспокойства и боли. Постель вся в поту.

Между ног бесполезно торчит в пустоту,

Словно губка набрякшая, вздувшийся член.

Будь ты проклят, Христос, для чего, мне ответь,

Ты нам тело непрочное это даешь?

Все уходит в трубу, ничего не вернешь.

Мне не хочется жить, я боюсь умереть.

Люблю лечебницы, вместилища мученья,

Где чахнут старики, студентам напоказ,

Бездушным циникам, исполненным презренья,

Жующим свой банан с тупым прищуром глаз.

В палатах чистых, но привычных к вечной драме,

Их ждет небытие, несчастных стариков,

Когда, синюшные, они встают утрами,

И каждый все отдать за курево готов.

Они встречают день почти беззвучным охом,

Забыв, что значит мысль, забыв, что значит смех,

Их ожидает то, что ожидает всех

В конце последних дней, перед последним вздохом, —

Слова, знакомые уже наперечет:

Я сыт… Спасибо… Сын придет в конце недели…

Как все внутри горит… Мой сын еще придет…

А сын все не идет. А пальцы побелели.

Какое множество сердец на свете билось!

В обшарпанных шкафах шушукаются вещи,

И так печальны их рассказы и зловещи

О людях, чья любовь разбилась и забылась.

Там холостяцкая посуда притулилась,

Здесь наводящие невольную унылость

Осколки юности вдовиц и старых дев —

То, чем живут шкафы, минувшим завладев.

Пожитки прибраны, и жизнь подобна спячке:

Прогулки, магазин – все та же череда,

Ни телевизор не утешит, ни еда.

А старость все гнусней, и все тошней болячки —

И вот уже с землей смешался прах случайный,

Любовью преданный и обойденный тайной.

В свои семнадцать лет была моя сестрица

Дурнушкой, и ее прозвали в школе будкой.

Однажды в ноябре она пошла топиться.

Ее спасли; вода была гнилой и мутной.

Как крыса жирная под жаркою периной,

Она свернулась и мечтала о бесплотной,

О беззаботной, целомудренной, невинной,

О тихой жизни, о почти что мимолетной.

Наутро тень она увидела – то ближе,

То дальше на стене, и, как во сне, в тревоге

Пробормотала мне: побудь со мной, я вижу

Исуса, он идет, он стер, бедняга, ноги.

Шепнула: я боюсь, побудь со мной, присядь.

Ведь это вправду он? Дай мне скорей одеться.

Взгляни-ка, там дома… Народ… Как бьется сердце!

Там так красиво. Для чего же мне страдать?

С нелегким сердцем мрут богатые старухи.

“Ах, мамочка!..” Снуют невестки, точно мухи,

Батистовым платком с ресниц слезу смахнув,

Оценивают стол, и шкаф, и модный пуф.

По мне, милее смерть в обычном “ашелеме”, [13] “Ашелем” (от франц. HLM, habitation à loyer modéré ) – муниципальный дом с умеренной квартирной платой. (Здесь и далее прим. перев. )

Где верят старики, что так любимы всеми,

Что будут близкие по ним рыдать взахлеб

И что приедет сын и купит крепкий гроб.

На тихом кладбище окончат жизнь богачки,

Там, где гуляют старички и их собачки,

Меж кипарисами и кустиками, там,

Где воздух чист и нет раздолья комарам.

Ждет крематорий стариков из “ашелема”,

А в колумбарии и тихо все, и немо:

По воскресеньям здесь, как в будни, тишь да гладь,

И спит охранник-негр, всем старикам под стать.

Я легкость потерял. Я кожей чую мглу,

От вспышек и зарниц ночами сводит скулы.

И город всаживает в вену мне иглу

Вплывающего в дом бессмысленного гула.

Отсюда завтра я спущусь, помятый, на

Безжизненный бульвар, где снова повторятся

И эти женщины, и эта их весна

Среди оскомину набивших декораций.

В наполненных кафе опять пойдут молоть

Салат и чепуху – соль этой жизни скудной.

Сегодня выходной. Хвала тебе, Господь!

Я коротаю ночь с пластмассовою куклой.

Кровавый звездный дождь горит огнем, летя,

И взгляды мертвецов скользят ему навстречу.

Мать Богородица, храни мое дитя!

Ночь, как порочный зверь, мне бросилась на плечи.

На углу, у “Фнака”, [16] “Фнак” – сеть книжных магазинов во Франции. бурлила толпа. То и дело