Михаил Лермонтов: Аул Бастунджи

«О, как я был бы счастлив, как богат,
Под звездами аллы, один с тобою!..
Скажи: тебя не любит Акбулат?
Он зол, ревнив, он пасмурен душою,
И речь его хладнее, чем булат?..
Он для тебя постыл... беги со мною...
Но ты качаешь молча головой...
Не он тобой любим!!.. но кто ж другой?

«Скорей: откуда? где он? назови —
Я вытвержу зловещее названье...
Я обниму как брата – и в крови
Запечатлею братское лобзанье.
Кто ж он, счастливый царь твоей любви?
Пускай придет дразнить мое страданье,
При мне тебя и нежить и ласкать...
Я рад смотреть, клянусь... и рад молчать!..»

И он склонил мятежную главу,
И он закрыл лицо свое руками,
И видно было ей, как на траву
Упали две слезы двумя звездами.
Без смысла и без звука, на яву,
Как бы во сне, он шевелил устами
И наконец припал к земле сырой,
Как та земля, и хладный и немой.

Ей стало жаль; она сказала вдруг:
«Не плачь!.. ужасен вид твоей печали!
Отец мой был великий воин: юг
И север и восток об нем слыхали.
Он был свирепый враг, но верный друг,
И низкой лжи уста его не знали...
Я дочь его, и честь его храню:
Умру, погибну – но не изменю!..

«Оставь меня! Я счастлива с другим!» —
«Неправда!» – «Я люблю его!» – «Конечно!!!
Он мой злодей, мой враг!!» – «Селим! Селим!
Кто ж виноват?» – «Он прав?» – «Ужели вечно
Не примиритесь вы?» – «Мириться? с ним?
Да кто же я, чтоб злобой скоротечной
Дразнить людей и небо!» – «Ты жесток!» —
«Как быть? такую душу дал мне рок!

«Прощай! уж поздно! Бог рассудит нас!
Но если я с тобой увижусь снова,
То это будет – знай – в последний раз!..»
Он тихо встал, и более ни слова,
И тихо удалился. День угас;
Лишь бледный луч из-за Бешту крутого
Едва светил прощальною струей
На бледный лик черкешенки младой!

Селим не возвращался. Акбулат
Спокоен. Он не видит, что порою
Его жены доселе ясный взгляд
Туманится невольною слезою.
Вот, раз, с охоты ехал он назад:
Аул дремал в тени таясь от зною;
С мечети божей лишь мулла седой
Ему смеясь кивает головой

И говорит: «Куда спешишь, мой сын!
Не лучше ли гулять в широком поле?
Черкес прямой – всегда, везде один,
И служит только родине да воле!
Черкес земле и небу господин,
И чуждый враг ему не страшен боле;
Но, если б он послушался меня,
Жену бы кинул – а купил коня!»

«Молись себе пророку, злой мулла,
И не мешайся так в дела чужие.
Твой верен глаз – моя верней стрела:
За весь табун твой не отдам жены я!»
И тот в ответ: «Я не желаю зла,
Но вспомнишь ты слова мои простые!»
Смутился Акбулат – потупил взор
И скачет он скорей к себе на двор.

С дрожащим сердцем в саклю входит он,
Глядит: на ложе смятом и разрытом
Кинжал знакомый блещет без ножон.
Любимый конь не ржет, не бьет копытом,
Нейдет навстречу Зара: мертвый сон
Повсюду. Лишь на очаге забытом
Сверкает пламень. – Он не взвидел дня:
Нет ни жены! ни лучшего коня!!!..

Без сил, без дум, недвижим, как мертвец,
Пронзенный сзади пулею несмелой,
С открытым взором встретивший конец,
Присел он на порог – и что кипело
В его груди, то знает лишь творец!
Часы бежали. Небо потемнело;
С росой на землю пала тишина;
Из туч косматых прянула луна.

Бледней луны сидел он недвижим.
Вдруг слышен топот: всё ясней, яснее,
Вот мчится в поле конь. Как легкий дым
Волною грива хлещет вдоль по шее;
И вьется что-то белое над ним
Как покрывало... Конь летит быстрее...
Знакомый конь!.. вот близко, прискакал...
Но вдруг затрясся, захрипел – и пал.

Издохший конь недвижимо лежит,
На нем колеблясь блещет покрывало;
Черкесской пулей тонкий холст пробит:
Кровь запеклась на нем струею алой!
К коню в смущенье Акбулат бежит;
Лицо надеждой снова заблистало:
«Спасибо, друг, не позабыл меня!»
И гладит он издохшего коня.

И покрывала белого конец
Нетерпеливой поднял он рукою;
Склонился – месяц светит: о творец,
Чей бледный труп он видит пред собою?
Глубоко в грудь, как скорпион, свинец
Впился, насытясь кровью молодою;
Ремень, обвивший нежный стан кругом,
К седлу надежным прикреплен узлом.