Генрих Гейне - Флорентийские ночи

Звук ее голоса пронзил мне сердце, чары хорошо знакомого взгляда искоса оказали свое действие, и я снова был как во сне, когда очутился в мягкой теплой карете рядом с мадемуазель Лоране. Мы оба молчали, да и все равно не услышали бы ни слова, пока карета с грохотом ехала по улицам Парижа, ехала очень долго и наконец остановилась перед высоким подъездом.

Лакеи в роскошных ливреях посветили нам вверх по лестнице и дальше через анфиладу комнат. Заспанная камеристка вышла нам навстречу и с тысячью извинений забормотала, запинаясь, что натоплено только в красной комнате. Жестом отпустив служанку, Лоране засмеялась и сказала:

"Случай далеко завел вас нынче,-- вытоплена только моя спальня..."

В этой спальне, где мы вскоре остались наедине, жарко пылал камин, что оказалось весьма кстати, ибо ком-нага была грандиозных размеров. Эта огромная спальная комната, которая скорее заслуживала называться спальной залой, казалась на удивление нежилой. И мебель, и все убранство носили отпечаток эпохи, которая кажется нам пропыленной, торжественно-безвкусной, а реликвии того времени вызывают у нас неприятное чувство и даже открытую усмешку. Я имею в виду эпоху Империи, эпоху золотых орлов, развевающихся султанов, греческих причесок, воинской славы, официального бессмертия, декретированного "Moniteur'oM", континентального кофе, изготовленного из цикория, скверного сахара, фабрикуемого из свекловицы, принцев и герцогов, сделанных из ничего. И все же в этой эпохе, в эпохе патетического материализма, была своя привлекательная сила... Тальма декламировал, Гро писал картины, Биготти-ни танцевала, Мори произносил проповеди, Ровиго ведал полицией, император читал Оссиана, Полина Боргезе пожелала, чтобы ее вылепили в виде Венеры и притом совсем нагой, ибо комната была хорошо натоплена, как и спальня, где я находился с мадемуазель Лоране.

Мы сидели у камина, доверительно болтая и вздыхая, она поведала мне, что вышла замуж за одного из бона-партовских героев, тот ежевечерне, перед тем как ложиться спать, услаждает ее рассказом о какой-нибудь из битв, в которых участвовал. Несколько дней тому назад, перед отъездом, он подробно изложил ей сражение под Йеной; по слабости здоровья он не чаял пересказать Русский поход. Когда я спросил у нее, давно ли умер ее отец, она со смехом призналась, что никогда не знала никакого отца, а ее так называемая мамаша никогда не была замужем.

"Не была замужем! -- вскричал я. -- Ведь я же сам в Лондоне видел, что она носила глубокий траур по мужу".

"О, она целых двенадцать лег одевалась в черное, чтобы люди жалели ее как несчастную вдову и, кстати, чтобы приманить какого-нибудь простачка, который рад бы жениться. Она надеялась под черным флагом быстрее прибиться к брачной гавани. Но никто, кроме смерти, не сжалился над ней, и она умерла от кровотечения. Я никогда ее не любила, я от нее получала много колотушек и мало еды. Я бы умерла голодной смертью, если бы мосье Тюрлютю время от времени не совал мне тайком кусочек хлеба; но взамен карлик требовал, чтобы я вышла за него замуж, и, когда его надежды рухнули, он соединил свою жизнь с моей матерью,--я говорю "мать" по привычке,-- и теперь они вместе стали мучить меня. Они без конца твердили, что я никому не нужная тварь, ученый пес во сто крат полезнее, чем я со своими неуклюжими танцами. И они не в мою пользу сравнивали пса со мной, превозносили его до небес, ласкали его, закармливали пирожными, а мне швыряли объедки. Пес, говорили они, главная их опора, он приводит в восторг публику, которая нимало не интересуется мною, псу приходится кормить меня своим трудом, я пожираю собачье подаяние. Проклятый пес!"

"О, перестаньте проклинать его,-- прервал я ее гневную речь,-- его уже нет. Я был свидетелем его смерти !" -- "Околела бестия?" -- выкрикнула Лоране и вскочила, залившись краской радости. "И карлик тоже умер", -добавил я. "Мосье Тюрлютю?--воскликнула Лоране так же радостно. Но радость мало-помалу сошла с се лица, и более мягким, почти что скорбным тоном она наконец произнесла: -- Бедный Тюрлютю!"

Я не утаил от нее, что карлик перед смертью горько ее корил, она ужасно разволновалась и принялась уверять меня, что имела твердое намерение всячески заботиться о нем, предлагала ему годовое содержание, при условии, что он согласится тихо и скромно проживать где-нибудь в провинции. "Но с его честолюбием,-- продолжала Лоране,--он не мыслил себе жизни иначе чем в Париже и притом у меня в доме; он считал, что ему тогда удастся через мое посредство вновь завязать прежние связи в Сен-Жерменском предместье и занять былое .блестящее положение в обществе. После того как я решительно отказала ему в этом, он велел мне передать, что я окаянная нечисть, вампир, покойницыно отродье".