Сергей Соколкин - Соколиная книга

Восточнославянская языческая мифология – в отличие от кельтской или древнегерманской мифологий – сохранилась лишь малыми обрывками. Былины о Святогоре – чудом уцелевшие обломки прадревних славянских мифов «титанического» периода; Святогор – бесспорный родственник античных титанов. Его происхождение темно. В. В. Иванов и В. Н. Топоров полагают, что Святогор-веретенник – прижившееся на славянской почве иранское божество Веретрагна, одна из инкарнаций которого – сокол.

А что, все сходится: Святогор – сокол – Соколкин…

Сергей Соколкин – далеко не первый Святогор в русской поэзии.

Но Юрий Кузнецов – Святогор торжествующий, похваляющийся. А Соколкин – Святогор поверженный.

Что это за гроб, в котором нашел себе кончину силач Святогор – роковой дар новых, молодых, «культурных» богов, аполлонов и афин, покончивших с титанами? Или христианство? Неизвестно. Я могу сказать только, что былины о Святогоре – самые страшные древнерусские былины. Позже будет не так страшно: на каждого Змея или Тугарина найдется Илья Муромец, и все закончится счастливо. Сюжет о Святогоре – свидетельство о какой-то довременной, докультурной, совершенно безысходной трагедии из черного запредельного бытия, о котором ныне не вспомнит никто.

Сергей Соколкин – поэт есенинского типа: безоглядный, эмоционально щедрый, мощно чувствующий, размашисто мыслящий. И очень русский.

Но в поэзии Сергея Соколкина нет ни весенней умильности раннего Есенина, ни августовской умудренной гармоничности Есенина позднего. Даже «средний Есенин» – имажинистский, надрывный, Есенин «Инонии» и «Сорокоуста», Есенин растравы и пьяного угара – куда более светел и гармоничен, нежели Соколкин.

Иногда в стихах Соколкина на миг появляется «есенинская Русь» – березки, церковные купола – и сразу же искажается и исчезает, словно обманная голограмма.

В этих стихах всяческих ужасов поболее, чем в приличном триллере. Достаточно перелистать книгу Соколкина, чтобы набрать коллекцию: «А по Руси шакалов диких свора…»; «Сжигают когти дьяволы и бесы…»; «Обняв холодный труп, сидит солдат…»; «Мертвецы поползут из гробов…»; «И дерева, вытягиваясь к Богу, корнями землю, как собаки, рвут…»; «И лишь деревья по земле незрячей, как высохшие ящеры, ползут…»; «А тело серебрится вечным трупом и в колокол судьбы ногами бьет…»; «Запинаясь о собственный труп, я иду на Царьград…»; «И плотию своей – остуженной и синей – я земляных червей досыта накормлю».

Прямо-таки данс-макабр.

Кстати, ужасы Соколкина – не ужасы Юрия Кузнецова, математичные, симметричные, выверенные. Если Кузнецов – Эшер или Магритт, то Соколкин – неудержимый Босх. И даже благостно-идиллическая картинка у Соколкина взрывается бесовщиной…

Как же без беса?..

Кстати, как-то неубедительна вся эта благодать. «Ветер слег…» Как больной, что ли? «С молитвой тихою сливается дорога». Словно бы язык у автора во рту разбухает, с трудом ворочается, не дает высказаться. При том, что Соколкин бывает потрясающе точен, описывая вселенские битвы и ураганы. Нет, не для карамзинско-жуковских элегий и идиллий Соколкин сотворен. Темперамент не тот. Соколкин – поэт-воин. И даже ангелы в его стихах сражаются плечом к плечу с русскими десантниками.