Игорь Губерман - Иерусалимские гарики

Здесь мое исконное пространство,
здесь я гармоничен, как нигде,
здесь еврей, оставив чужестранство,
мутит воду в собственной среде.

В отъезды кинувшись поспешно,
евреи вдруг соображают,
что обрусели так успешно,
что их евреи раздражают.

За российский утерянный рай
пьют евреи, устроив уют,
и, забыв про набитый трамвай,
о графинях и тройках поют.

Еврейский дух слезой просолен,
душа хронически болит;
еврей, который всем доволен –
покойник или инвалид.

Умельцы выходов и входов,
настырны, въедливы и прытки,
евреи есть у всех народов,
а у еврейского – в избытке.

Евреи, которые планов полны,
становятся много богаче,
умело торгуя то светом луны,
то запахом легкой удачи.

Каждый день я толкусь у дверей.
за которыми есть кабинет,
где сидит симпатичный еврей
и дает бесполезный совет.

Чтоб несогласие сразить
и несогласные закисли,
еврей умеет возразить
еще не высказанной мысли.

Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток,
у каждого собственный запах,
и носом к Востоку еврей свой росток
стыдливо увозит на Запад.

Смотрю на наше поколение
и с восхищеньем узнаю
еврея вечное стремление
просрать историю свою.

Не внемлет колосу погоды
упрямый ген в упорном семени:
терпя обиды и невзгоды,
еврей блаженствует в рассеяньи.

В мире много идей и затей,
но вовек не случится в истории,
чтоб мужчины рожали детей,
а евреи друг с другом не спорили.

В мире лишь еврею одному
часто удается так пожить,
чтоб не есть свинину самому
и свинью другому подложить.

Мир наполнили толпы людей,
перенесших дыханье чумы,
инвалиды высоких идей,
зараженные духом тюрьмы.

Живу я легко и беспечно,
хотя уже склонен к мыслишкам,
что все мы евреи, конечно,
но некоторые – слишком.

Много сочной заграничной русской прессы
я читаю, наслаждаясь и дурея;
можно выставить еврея из Одессы,
но не вытравишь Одессу из еврея.

Земля моих великих праотцов
полна умов нешибкого пошиба,
и я среди галдящих мудрецов
молчу, как фаршированная рыба.

Слились две несовместных натуры
под покровом израильской кровли –
инвалиды российской культуры
с партизанами русской торговли.

За мудрость, растворенную в народе,
за пластику житейских поворотов
евреи платят матери-природе
обилием кромешных идиотов.

Душу наблюдениями грея
начал разбираться в нашем вкусе я:
жанровая родина еврея –
всюду, где торговля и дискуссия.

Я счастлив, что жив и неистов
тяжелый моральный урод –
мой пакостный, шустрый, корыстный
настырно живучий народ.

Еврей не каждый виноват,
что он еврей на белом свете,
но у него возможен брат,
а за него еврей в ответе.

Евреев тянет все подвигать
и улучшению подвергнуть,
и надо вовремя их выгнать,
чтоб неприятностей избегнуть.

Не терпит еврейская страстность
елейного меда растления:
еврею вредна безопасность,
покой и любовь населения.

Как не скрывайся в чуждой вере,
у всех народов и времен
еврей заочно к высшей мере
всегда бывал приговорен.

Особенный знак на себе мы несем,
всевластной руки своеволие,
поскольку евреи виновны во всем,
а в чем не виновны – тем более.

Под пятой у любой системы –
очень важно заметить это –
возводили мы сами стены
наших тесных и гиблых гетто.

Нельзя, когда в душе разброд,
чтоб дух темнел и чах;
не должен быть уныл народ,
который жгли в печах.

Евреи знали унижение
под игом тьмы поработителей,
но потерпевши поражение,
переживали победителей.

Пустившись по белому свету,
готовый к любой неизвестности,
еврей заселяет планету,
меняясь по образу местности.

Спеша кто куда из-под бешенной власти,
евреи разъехались круто,
чем очень и очень довольны. А счастье –
оно не пришло почему-то.

Варясь в густой еврейской каше,
смотрю вокруг, угрюм и тих:
кишмя кишат сплошные наши,
но мало подлинно своих.

Мне одна догадка душу точит,
вижу ее правильность везде:
каждый, кто живет не там, где хочет –
вреден окружающей среде.