Иван Елагин - Собрание Сочинений в двух томах. Том Первый. Стихотворения

Ты никогда не возместишь потери
И до конца останешься смятен,
И будешь всё выспрашивать о двери
У равнодушных, безответных стен.

Переулок. Ограда. Фонарь.
Мотоциклы. Трамваи. Киоски.
И опять богатырь, как и встарь,
На высоком стоит перекрёстке.

Кто-то строит и рушит жильё.
Чьи-то танки ползут по посевам.
Что ни год — тяжелеет копьё,
Наливается горем и гневом.

Только вот супротивника нет,
И померяться силами не с кем
В этом мире смертельных ракет,
Что горят металлическим блеском.

Пусть Тугарин явился б, как встарь,
Показать свой разбойничий норов…
Хоть и погань, а все-таки тварь,
А не смрадная кухня моторов!

Не топтать же конем саранчу:
Всю не вытоптать, сколько ни рыскай.
В мире зла нет и зла по плечу,
Чтобы ринуться в бой богатырский!

Не тупить же честного меча
О скелетики выродков хилых!
О, не кровь в этих жилах — моча
В этих гнилью пропитанных жилах!

Переулок. Ограда. Фонарь.
Мотоциклы. Трамваи. Киоски.
И стоит богатырь, как и встарь,
На высоком своем перекрестке.

Когда земля, вся в судорогах, ухнет
Последней ночью в свой последний век,
Когда звезда последняя потухнет —
Останется последний человек.

Он будет полудухом-полупрахом
Бежать сквозь одиночество и страх…
Таким же одиночеством и страхом
Я сжат сегодня в четырех стенах.

Нас раскидало по волнам,
По разным пристаням рассея…
И долго будет небо нам
Железным небом Одиссея.

И океан под нами смят,
И гибнуть нам, как древним грекам…
Как боги хаоса шумят
Над концентрационным веком!

Мы вновь у них перед судом,
Мы — к ним попавшие в немилость,
С тех пор, как в наш высокий дом
Их злая молния вломилась.

Навалило сугроб на полметра.
Ветер валит людей на дворе.
Только этого чертова ветра
Не хватало нам в этой дыре!

Вышел. Лужа у дома под струпом.
Оглянулся — и ветер мне мил:
Своротил он и радиорупор,
И газетный киоск проломил!

Ветер, рви на заборе афишу!
Заметай всё кругом на версту!
Никакой ерунды не услышу,
Никакой чепухи не прочту…

Точно родник,
Весь небосклон
Дивно глубок.
Осень, тебя пьём.

Видишь — возник
Гибельный клён,
Раненный в бок
Солнечным копьём.

Страстию лик
Твой опалён.
Этот клубок
Рвём — не разорвём.

Видишь — возник
Гибельный клён,
Раненный в бок
Солнечным копьём.

В смерть напрямик
С самых пелён
Гонит нас Бог.
Все скоро уснём.

Видишь — возник
Гибельный клён,
Раненный в бок
Солнечным копьём.

Сразу же за гаражем
И далее к мастерским —
Закат расстилался пляжем,
А небо — заливом морским.

Там осень гуляла Крезом,
А у нее за плечом —
Мешок со ржавым железом
И ломаным кирпичом.

Поэты за эту рухлядь
Кровью платили парной,
Пока в садах не потухли
Березы все до одной.

Поэты, кланяясь клёнам,
Стояли по всем углам,
Кланялись, как обновлённым
Кланяются куполам…

Но изорвалась в дырки
Вся эта мишура,
И осень, как рыжий в цирке,
Шлепнулась у ковра.

Только вверху, напоследок,
Целуя тебя, высота,
Бьются меж голых веток
Последние два листа.

Но с трапеции-ветки
Рухнут в небытиё
Работающие без сетки
Сердца — твое и моё!

Там так же медленно краснеет верба
И за прудами топчется табун.
А за деревней океаны хлеба —
Хозяйничает золотой зыбун
От низких крыш до побережья неба.

Там домик на окраине пустой,
Похожий на забытого уродца.
И, невысоким солнцем залитой,
Там куст сирени у забора жмется,
И слышен скрип соседнего колодца.

Вот памяти последние гроши!
А может быть — обсчитан я жестоко
И не были те годы хороши?
Но там я в детстве строил шалаши.
Я помню вкус березового сока.

Еще спешить по чуждым мостовым,
Еще наскучит не одна столица…
Но только б помнить этот дом живым!
Пускай он перед смертью мне приснится,
Мой детский дом с моим окном кривым.