Лидия Червинская - Стихотворения

Я разуверилась во многом,
скупее слезы и слова –
что это: гибель, благодать?
Теперь, когда над эпилогом
уже склонилась голова,
чего еще от жизни ждать…
Скажи, какого откровенья,
каких мучительных побед?

Любви бесплодны вдохновенья.
От них остался темный след:
жуть суеверий, снов, гаданий,
да ворох писем и бумаг…
И яд мечты о том свиданьи,
когда скажу спокойно я:
Прощай, мой друг. Прости, мой враг.
Сегодня очередь моя.

Мы больше ни о чем не говорим.
Нам безразлично все и жалко всех.
От жалости мы часто лжем другим
(утешить этих, не обидеть тех-
Какой же грех?)

От безразличия мы лжем себе:
нет правды в мире, смысла нет в борьбе –
о чем же спор?

Спор о любви. Той, что для всех одна.
Той, что боролась с нами за свободу.
Как можно жить, когда идет она
в слезах, в лохмотьях, ночью, в непогоду
на горе и позор…

Луч солнца из тюремного окна,
твой поднятый навстречу солнцу взор,
чуть дрогнувшая на плече рука –
совсем не бред…
и далеко не вздор
страх одиночества и смертная тоска
по тем, с кем оборвался разговор.

Что в том, что мне бывало тяжело
всю жизнь любить и ждать всю жизнь
признанья…

Пусть счастья не было – но счастье быть могло.
И мне довольно этого сознанья,
чтоб дальше жить, твердить как наизусть
Слова любые… повторять движенья…
ждать и бояться, что подступит к сердцу грусть
соленою волною вдохновенья.

Тогда меня преследуют (подряд
слагаясь сами, строки за строкою)
стихи, похожие на изумруд, на яд,
На зелень, отраженную рекою…

На твой лучистый и мертвящий взгляд.

Раннее солнце за красною шторой.
Солнечный луч проникает в окно
в противоречии с жизнью, в которой
холодно, тесно, темно.

В противоречии с ним – неизбежность
гибели близкой, разлуки, конца…
В противоречии – страстная нежность
с жалостью острой при виде родного
немолодого лица.

Так разойтись, без единого слова…
Этого я не пойму никогда.
Мы и заметить, любя, не успели,
как между нами возникла вражда.
Чистое, яркое утро в апреле…
Где это было? Когда?

Кто же из нас не писал завещания
(несколько слов в назиданье другим),
кто не обдумывал сцены прощания
с жизнью немилою… с ней – или с ним?

Все оказалось гораздо банальнее,
не романтический выдался век.
Не отправляется в плаванье дальнее,
не умирает легко человек.

Годы идут, забываем войну.
Старость подходит, а хочется жить –
пусть безнадежно, но только любить…
Или уехать в чужую страну,
слышать вокруг незнакомый язык.
Счастье, удача – всегда впереди,
к переселению – кто не привык…

Но почему замирает в груди сердце?
Как будто бы ночью пасхальной
в церкви холодный подул ветерок…
Дрогнул и вспышкою вспыхнул прощальной
тонкой свечи огонек.

Для большинства уже давно
Россия – одноцветное пятно
на пестрой карте двух материков.
Язык, который можно изучать
в числе второстепенных языков.
И песни (милые – их пела мать).

Для некоторых в слове этом
Мечта нетленная, как первая любовь
(в деревне, тем последним летом
до первой мировой войны
и революции). Своя, чужая кровь –
и, может быть, сознание вины.

Для нас Россия: сумрак, детство,
как сказка, жуткое, тревожное, как звон
колоколов невидимых церквей…
Растраченное дедово наследство,
необъяснимый вещий сон.

И все-таки… всей сущностью своей
нам так близка судьба ее поэта –
трагическая, как она сама,
как смысл молитвы, как слова завета
или проклятия…
Как не сойти с ума?

Эта Пасха почти настоящей была.
Как бывает у добрых людей,
дети красили яйца. За несколько дней
золотые пеклись куличи…

И доверчиво таял весь мир от тепла
желтым воском пасхальной свечи.

И казалось, что купол церковный высок,
что понятны слова литургии.
И хотелось так верить, как верят другие…
Если правда, что путь наш, как вечность,
далек,
то разлука, как жизнь, коротка…