Николай Рубцов - Последняя осень. Стихотворения, письма, воспоминания современников

Рубцов вместе с двумя товарищами (имена их так и остались неизвестными) после экзамена по советской литературе зашел в ЦДЛ — «отдохнуть», как напишет он в объяснительной записке. Сели за столик, заказали какую-то еду, бутылку вина. После пересчитали свои рублевки и трешки и решили заказать еще выпивки. В принципе, кроме того, что пить вообще вредно, ничего криминального, ничего особенного в их поведении не прослеживается… И, вероятно, ничего примечательного и не произошло бы в тот вечер, если бы не обладал Рубцов прямо-таки удивительной способностью раздражать обслуживающий персонал, даже если и вел себя тихо и скромно. Феномен этот можно объяснить только особой холуйской безжалостностью разных администраторов и официантов к слабому. Опытным, натренированным взглядом они сразу различали, что здесь, за столиком в ресторане, Рубцов не на своем месте, что он не свой человек здесь. Эти жиденькие прядки волос, этот заношенный пиджак… Как уж тут укрыться от безжалостного, пронизывающего взгляда?!! А коли беззащитен — в этом и заключается холуйская психология! — значит, на нем и можно сорвать накопившееся за день раздражение.

Уставшая, задерганная, Клавочка все чаще косилась на столик, за которым сидели и пересчитывали измятые рублевки и трешницы молодые люди — явно небогатые, явно невлиятельные. Нет, Клавочку раздражали и другие клиенты, но это — другие люди, им, пересиливая раздражение, обязательно нужно улыбнуться, чтобы не нарваться на неприятность, там нужно сделать вид, что тебе самой доставляет удовольствие угождать им… И от этого еще сильнее раздражение против этих троих, которые просительно и жалко улыбаются, комкая в потных руках рублевки… И тогда — погрубее, порезче! — «Платить будете?!» А в ответ снова просительные, заискивающие улыбки — не успели обзавестись эти молодые люди невозмутимостью и величественными манерами завсегдатаев ресторанов… Да и сюда-то попали случайно, показали вместо пропусков студенческие билеты, на корочках которых написано «Литературный институт имени А. М. Горького при Союзе писателей СССР», их пропустили на вахте, но могли ведь и не пустить… Так вот, заискивающие улыбки и неуверенное, нерешительное: «А можно еще заказать… Водочки…»

— Нельзя! — режет официантка, которой надоело бегать, надоело подавать на столики водку. — Будете платить?!

Ну, конечно, будут… И уже комкают невзрачные студенты трешки и рублевки, соединяя их под изничтожающим взором официантки в общую кассу. О, как ненавидит сейчас прекрасноглазая Клавочка всех своих пьющих и жрущих с утра до вечера клиентов! И тут из-за соседнего столика — барственный голос:

— Клавочка! Принесите-ка еще триста граммов…

И сразу — поверх раздражения — угодливая улыбка: «Сейчас! Одну минуточку!..» И действительно, оставив невзрачных клиентов разглаживать скомканные рублевки, бежит Клавочка в буфет и оттуда, такая легконогая, такая большеглазая, сияя улыбкой, — к соседнему столику с графинчиком на подносе… А потом назад к троице — ну, чего они копошатся, чего застыли, раскрыв рты? — и с ходу: «Собрали деньги? С вас восемь семьдесят!»

А в ответ: «Вы нам, пожалуйста, принесите все-таки еще бутылку водки!» И ведь этак с нажимом говорят, а у самих голоса дрожат от страха.

— Я сказала вам: нет водки!

— Ну, тогда вина…

— Вина тоже нет!

И все это: они — тихо, чтобы не услышали, а она — громко, в полный голос. И уже оглядываются завсегдатаи ресторана, скучающе пытаются рассмотреть: кто это там, кто такие, как попали сюда? И нашей троице за столиком уже и водки той не надо, но ведь и уйти оплеванными тоже не хочется… И тогда, как последний аргумент:

— А мы платить не будем, пока не принесете!

Не надо, не надо бы говорить этого, и уже понимают они, что не надо бы, но — поздно, уже захлопнулась западня.

— Ах, вы платить не будете! — торжествующе, на весь зал звучит голос Клавочки, и уже не исправить ничего, потому что Клавочка торопливо убегает, скрывается за дверями… И совсем неуютно становится за столиком. Напряженно, стараясь не смотреть друг на друга, чтобы не выдать свой страх, сидят приятели. Самое лучшее сейчас — положить деньги на столик и уйти, но как уйдешь, когда начинается такое? Вот и метрдотель появился. Он идет, и поначалу — метрдотель еще не видит: кто там за столиком? — лицо его величественно и беспристрастно. Не меняя выражения лица, можно публично сделать строгий выговор официантке, а посетителям улыбнуться приветливо: «Все хорошо? Сейчас ваш столик другой официант обслужит. Отдыхайте, пожалуйста…» Но вот метрдотель уже разглядел всех. На его величественном лице появляется улыбка. Ах Клавка, ах баба!