Николай Рубцов - Собрание стихотворений

И, славя взлет
Космической ракеты,
Готовясь в ней летать за небеса,
Пусть не шумят,
А пусть поют поэты
Во все свои земные голоса!

Трущобный двор. Фигура на углу.
Мерещится, что это Достоевский,
И желтый свет в окне без занавески
Горит, но не рассеивает мглу.
Гранитным громом грянуло с небес!
В трущобный двор ворвался ветер резкий,
И видел я, как вздрогнул Достоевский,
Как тяжело ссутулился, исчез…

Не может быть, чтоб это был не он?
Как без него представить эти тени,
И желтый свет, и грязные ступени,
И гром, и стены с четырех сторон!

Я продолжаю верить в этот бред,
Когда в свое притонное жилище
По коридору в страшной темнотище,
Отдав поклон, ведет меня поэт…

Куда меня, беднягу, занесло!
Таких картин вы сроду не видали,
Такие сны над вами не витали,
И да минует вас такое зло!

…Поэт, как волк, напьется натощак.
И неподвижно, словно на портрете,
Все тяжелей сидит на табурете
И все молчит, не двигаясь никак.

А перед ним, кому-то подражая
И суетясь, как все, по городам,
Сидит и курит женщина чужая…
— Ах, почему вы курите, мадам! —

Он говорит, что все уходит прочь,
И всякий путь оплакивает ветер,
Что странный бред, похожий на медведя,
Его опять преследовал всю ночь.
Он говорит, что мы одних кровей,
И на меня указывает пальцем,
А мне неловко выглядеть страдальцем,
И я смеюсь, чтоб выглядеть живей.
И думал я: «Какой же ты поэт,
Когда среди бессмысленного пира
Слышна все реже гаснущая лира,
И странный шум ей слышится в ответ?..»
Но все они опутаны всерьез
Какой-то общей нервною системой:
Случайный крик, раздавшись над богемой,
Доводит всех до крика и до слез!
И все торчит.
В дверях торчит сосед,
Торчат за ним разбуженные тетки,
Торчат слова,
Торчит бутылка водки,
Торчит в окне бессмысленный рассвет!
Опять стекло оконное в дожде,
Опять туманом тянет и ознобом…

Когда толпа потянется за гробом,
Ведь кто-то скажет: «Он сгорел… в труде».

Трущобный двор.
Фигура на углу.
Мерещится, что это Достоевский.
И поздний свет в окне без занавески
Горит, но не рассеивает мглу.
Гранитным громом грянуло с небес!
Весь небосвод в сверкании и в блеске!
И видел я, как вздрогнул Достоевский,
Как тяжело ссутулился, исчез…
Не может быть,
что это был не он!
Как без него представить эти тени,
И странный свет, и грязные ступени,
И гром, и стены с четырех сторон!
Я продолжаю
верить в этот бред,
Когда в свое притонное жилище
По коридору, в страшной темнотище,
Отдав поклон,
ведет меня поэт…

Он, как матрос, которого томит
Глухая жизнь в трущобах и в угаре.
— Какие времена на свете, Гарри?
— О! Времена неласковые, Смит!
В моей судьбе творились чудеса!
Но я клянусь
любою клятвой мира,
Что и твоя освистанная лира
Еще свои поднимет паруса!
Еще мужчины будущих времен —
Да будет воля их неустрашима! —
Разгонят мрак бездарного режима
Для всех живых и подлинных имен!

…Ура, опять ребята ворвались!
Они еще не сеют и не пашут,
Они кричат,
Они руками машут, —
Они как будто только родились!
Они — сыны запутанных дорог…
И вот стихи, написанные матом,
Ласкают слух отчаянным ребятам!

Хотя, конечно, все это — порок…

Поэт, как волк, напьется натощак,
И неподвижно, точно на портрете,
Все тяжелей сидит на табурете…
И все молчит, не двигаясь никак…

Он говорит, что мы одних кровей.
И на меня указывает пальцем.
А мне неловко выглядеть страдальцем,
И я смеюсь, чтоб выглядеть живей!

Но все равно
опутан я всерьез
Какой-то общей нервною системой:
Случайный крик, раздавшись над богемой,
Доводит всех до крика и до слез!

И все торчит!
В дверях торчит сосед!
Торчат за ним разбуженные тетки!
Торчат слова!
Торчит бутылка водки!
Торчит в окне таинственный рассвет…
Опять стекло оконное в дожде,
Опять удушьем тянет и ознобом…

…Когда толпа потянется за гробом,
Ведь кто-то скажет: «Он сгорел… в труде».

Куда меня,
беднягу,
занесло?
Таких картин вы сроду не видали!
Такие сны над вами не витали!
И да минует вас такое зло!