Сильвия Платт - Собрание стихотворений

Чернила мокрого рассвета расплываются голубым.

Деревья на кальке тумана

Выглядят сухим рисунком из учебника ботаники.

Воспоминанья нарастают -

Кольцо обручальное на кольцо натяну-

то... Ни абортов нет, ни скандалов.

Деревья надёжней женщин: (преданнее любой жены!),

Они семена рассыпают,

как всегда рассыпали с лёгкостью дуновения,

Доверчиво пробуя на вкус полёты крылатых ветров,

и ноги ветрам не нужны!

Деревья по пояс в историю погружены...

И - только крылья, крылья лебедя.

Из другого мира, полного света.

Душа каждого дерева - Леда...*

О, мать листвы и ласки, сына оплакивающая...

Тени щеглов поют литанию,

но от неё не легче...

26 ноября 1962

Шагают холмы в белизну.

Люди ли, звёзды ли,

Разочарованно глядят на меня.

Белый вздох остался от поезда.

Ах, ржавый цвет медлительного коня!

Стук копыт, грустящие колокола.

И всё утро

темнее становится утро,

И гуще мгла...

Позабытый цветок одинок.

Во мне, в глубине тишина.

И сердце сжимается:

Даль полей - и конца ей не вижу,

Прямо в небо грозит увести она,

В эту беззвёздную и сиротливую

Тёмную жижу.

2 декабря 1962, 28 января 1963

Совершенство жутко: оно бесплодно -

Снежным дыханьем забиты пути рожденья.

Едва отрастают побеги тисов,

Их тут же срезают, как головы гидры.

Но месяц за месяцем, побег за побегом -

Толкают соки поток бесцельный,

Движенье крови - любви движенье.

И требует жертвы. Совсем безоглядной.

Нет мол, кроме меня, кумиров!

Ты и я... Манекены в витринах

Жёлто-зелёного, серного цвета.

Тела застыли в нелепых позах...

Их заколдованные улыбки...

Мюнхен? Морг меж Парижем и Римом.

Голые, лысые манекены

(Мехами едва нагота прикрыта).

Ржавь леденцов на хромовых палках -

Невыносима. Без тени мысли.

Тьма сыплется где-то между снежинок.

И никого вокруг. А в отелях

Долго ещё будут чьи-то руки

За дверь выставлять башмаки - почистить,

И утром в них широченные ноги...

А жизнь в домах - занавески, окна,

Кружавчики детские, да печенье...

Весомые немцы напыщенно дрыхнут.

Их чёрные телефоны на стенках

Мрачно сверкают и переваривают

Безголосость.

Снег ведь беззвучен.

28 января 1963

Паровоз пожирает рельсы. Рельсы из серебра.

Они убегают вдаль. Но их всё равно съедят.

Красота: в предутренних сумерках тонут поля.

Впереди белые башни. Смитфилд. Мясной рынок.

Рассвет золотит фермеровR в добротных костюмах,

Свиноподобных, вместе с вагоном пока -

чивающихся. На уме у них кровь и окорока:

Ничто не спасёт от сверкающих мясницких ножей.

Их гильотина шепчет: "ну как, ну как, ну как?"...

А дома ободранный заяц лежит в тазу.R И уже

Его детская головка - отдельно,

нафаршированная травой.

Содраны шкурка и человечность. Съедим, съедим,

Как набор цитат из Платона, съедим, как Христа.

Эти люди так много олицетворяли собой -

Их мимика, их улыбки, круглые их глаза...

И всё это нанизано на палку,

на змею-трещотку,R на вздор-

ную бамбуковую погремушку.

Боюсь ли я капюшона кобры?

В каждом её глазу - одиночество гор,

Гор, с которых предлагает себя вечное небо.

"Мир полон горячей крови,

в нём каждой личности след!"-

Говорит мне приливом крови к щекам рассвет.

Но конечной станции нет - одни чемоданы.

Из чемодана разворачивается "Я", как пустой костюм,

Заношенный, потёртый; и набиты карманы

Билетами, желаньями, шпильками, помехами, зеркалами.

"Я обезумел!" - зовёт паук, взмахивая множеством рук.

Этот чёрный ужас множится в глазах мух.

Мухи синие. Они жужжат, как дети,

В паутине бесконечности.

Их привязали разные нити

К одной и той же смерти.

28 января 1963

Воздух фабрикует крючки.

Вопросы. И все - без ответов.

Блестящие, пьяные, как мухи,

Поцелуи которых жалят невыносимо

В глубинах чёрного воздуха под соснами летом.

Я помню

Мёртвый запах солнца в дощатых каютах,

Жёсткость парусов -

Солёных, длинных, натянутых простынь...

Если хоть раз ты увидел Бога -

Всё, что потом - уже неизлечимо.

Если тебя вот так, целиком захватило, - просто

Так, что не осталось ни крохи;

Ну чем излечиться,

Если на асфальте у соборов старых

Извели тебя, утопили

В солнечных многоцветных пожарах?

Что - лекарство? Облатка причастия?