Константин Фофанов - Стихи и поэмы

Вот и теперь идет он городом огромным;
Вновь скоро Рождество и скоро Новый год.
Морозит… Снег хрустит… И силуэтом темным
Поспешно тень его озябшая идет.

Повсюду суета… Движение на рынках…
Пред конками толпы, разносчики кричат
И машут новыми журналами в картинках.
Весь в белом инее Александринский сад.

Здесь бюстов много есть писателей-собратьев…
Счастливые! Им нет забот земного дня!
И крепко держит их мороз в своих объятьях,
Но крепче их металл — без крови и огня!

И, голову склонив, как бы пугаясь дали,
Певец "Светланы” здесь… Остановись, внемли!
Ты видишь письмена на сером пьедестале:
"Поэзия есть бог в святых мечтах земли!”

А дальше в золотом шеломе Исаакий,
Адмиралтейства шпиц вознесся, как стрела.
Мороз крепчает все… Торопится не всякий.
И медленно толпа на Невский поплыла.

В редакции тепло. Свет льется из камина.
Конторщики гремят "ренгтонкою”… Часы
Уныло тикают. К нему идет мужчина,
Изящен, надушен, закручены усы.

"У нас довольно есть из вашего… К тому же,
Редактор обещал не помещать стихов…
Авансы не даем: дела у нас все хуже!” —
Раскланялся, сказал: "pardon” — и был таков!

И вот поэт опять на улице холодной.
Движенье, суета… Зажглись огни вдали…
И едут, и идут… И мыслит он, голодный:
"Поэзия есть бог в святых мечтах земли!”

Толкнулся в новую редакцию. В ней — то же.
И подозрительно курносый господин
Смотрел через очки, как будто думал: боже,
Уже не сыщик ли от кружковых дружин?

Зашел к приятелю… Тот хмурится — без денег,
Бранит издателей, пальто стащил в ломбард.
Опять схватил бронхит, бродя весь день без денег,
И не на что побрить проросших бакенбард.

И вот поэт идет к приятелю другому…
Тот — как сапожник пьян и потчует вином.
Напился и поэт. Идет, шатаясь, к дому.
И на ночлег попал он в полицейский дом.

Он бредит, он не спит, он брошен в яму волчью,
Косматые тела вокруг него легли,
И шепчет кто-то злой, с иронией и желчью:
"Поэзия есть бог в святых мечтах земли!”

Сочельник… В окнах свет. Повсюду на витринах
Сверкает мишура для елочных прикрас.
Как шумно в улицах! Как людно в магазинах!
Трамваи движутся… Уже десятый час!

Нет денег ни гроша у бедного поэта,
Все строго косятся, смущаяся его.
И в озлоблении он думал: песня спета!..
Не нужен никому! Не надо ничего!..

И, грустный, он пришел в холодную каморку.
Насмешливо глядят портреты со стены,
Как будто говорят: глодай сухую корку!
Забудь, забудь свои осмеянные сны!

И, в бешенстве рукой бессильно потрясая,
Бросает он в огонь тетради прошлых дней
И говорит, смеясь: "Да, муза дорогая,
Поэзия есть зверь, пугающий людей!”

А ночь уже плыла над городом блестящим,
Спокойно ночь плыла над льдистою рекой,
Плыла над рощами, светила мерзлым чащам,
Светила кладбищу усопшею луной.

И там, на небесах, в созвездиях Медведиц,
В лучистом бисере, в сверкающей пыли
Серебряных миров, услышал песнопевец:
"Поэзия есть бог в святых мечтах земли!”

Ни собственный мой страх, ни дух, что мир тревожит,
Мир, замечтавшийся о будущности дел,
Любви моей года определить не может,
Хотя бы даже ей готовился предел.
Смертельный месяц мой прошел свое затменье,
И прорицатели смеются над собой,
Сомнения теперь сменило уверенье,
Оливковая ветвь приносит мир благой.
Благодаря росе, ниспавшей в это время,
Свежей моя любовь и смерть мне не страшна,
Я буду жить назло в стихе, тогда как племя
Глупцов беспомощных похитить смерть должна,
И вечный мавзолей в стихах, тобой внушенных,
Переживет металл тиранов погребенных.

Что может мозг создать, изобразить чернила,
Как может передать мой дух восторг любви,
Что нового сказать; где творческая сила,
Чтоб выразить любовь и качества твои?
Ничто, мой юноша прекрасный, — но порою
Счастливо повторять я каждый день готов
Все то же самое молитвою святою:
Твоя любовь во мне, в тебе моя любовь.
То вечная любовь, ее не разрушает
Стремленье времени завистливым серпом,
Перед морщинами она не отступает
И старость делает навек своим пажом,
Предчувствуя, что мысль любви родится там,
Где внешностью любовь подобна мертвецам.