Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения

Слова, которыми стегать эпоху будем,
Как хлопья с кафедры глаза залепят людям,
И вмиг оледенят несмелые сердца,
И в них любой росток полезный заморозят;
Потом, как в землю снег, уйдут. И пусть елозят,
Пусть ищут: не найдут начала и конца!

Лишь холод сумрачный сгустится над сердцами, —
И тут погасим мы, убьем любое пламя.
А крикнет кто-нибудь французам новых дней:
«Свободу бы вернуть, как деды сбить бы цепи!» —
То внуки осмеют, кто в нашем рос вертепе,
Свободу мертвую и мертвых дедов с ней.

На нашем знамени сверкнет из пышных складок:
«Семейство, Собственность, Религия, Порядок».
А коль на помощь нам придет разбойник вдруг,
Язычник, иль еврей, иль корсиканец, — в зубы
Взяв нож, в кулак фитиль, — кровавый, подлый, грубый,
Клятвопреступник, вор, — ему мы скажем: «Друг».

Твердыни захватив, для всех недостижимы,
Мы будем управлять, надменны, страшны, чтимы.
Что нам в конце концов Христос иль Магомет?
Мы служим, всё гоня, одной лишь цели: властвуй!
А коль наш тихий смех пройдет порой над паствой, —
В глуби людских сердец дрожь пробежит в ответ.

Мы спеленаем дух в тиши и тьме подвала.
Поймите, нации: нет выше идеала,
Чем раб египетский, вертящий колесо.
Да здравствует клинок! Прочь, право! Прочь, наука!
Ведь что такое мысль? Развратнейшая сука!
Вольтера — в конуру! На каторгу Руссо!

В расправах с разумом у нас богатый опыт.
Мы в ухо женщинам вольем отравой шепот,
Понтоны заведем, и Шпильберг, и Алжир.
Костры угашены? Мы их опять навалим.
Нельзя людей сжигать? Хотя бы книги спалим.
Нет Гуса? Вытопим из Гутенберга жир!

Тогда в любой душе повиснет сумрак мглистый.
Ничтожество сердец — основа власти истой.
Все, что нам хочется, мы совершим тишком —
Чтоб ни взмахнуть крылом, чтоб ни вздохнуть не смели
В неколебимой тьме. И нашей цитадели —
Стать башней черною во мраке гробовом.

Мы будем царствовать над чернью, над ползущей.
Возьмем подножьем мир. Мы станем всемогущи.
Все наше — слава, мощь, богатство, дух и плоть.
Без веры, без любви — мы всюду властелины!..»
— Когда б вы заняли орлиные вершины,
Всех вас оттуда бы я смёл! — речет господь.

1

Великая душа, подвижник! Ниц пред ним!
Он мог бы долго жить: он умер молодым,
Но мерил жизнь не цифрой года.
Он был в том возрасте, когда цветет мечта,
Но созерцал лишь крест распятого Христа,
Ему сиявший с небосвода.

Он думал: «Это — бог прогресса и любви;
Глядя на лик Христа, в нем луч зари лови;
Христос улыбкой был кротчайшей.
Коль умер он за нас, я за него умру;
Себе опорой гроб его честной беру,
Спеша к нему на зов сладчайший.

В его доктрине — глубь небесная. Рукой,
Как бы отец — дитя, ведет он род людской
И жизнь дает людскому роду.
Он у тюремщиков, залегших спать, в ночи
Берет из-под голов тюремные ключи
И дарит узникам свободу.

Но там, вдали, живут иные племена,
Кому неведом он. И доля их страшна:
Влачась, они волочат цепи
И, в жажде божества, проводят жизнь, слепцы,
В бесплодных поисках. Они — как мертвецы,
Что дверь хотят нашарить в склепе.

Где их закон, их цель, их пастырь? Им — бродить.
Им — по неведенью быть злыми. Не делить
Победы над коварством ада…
К ним, к ним! Покинув гроб господень, их спасти!..
О братья! К вам иду — вам бога принести
И голову мою, коль надо!»

Спокойный, помнил он, в смятенье наших лет,
Слова к апостолам: «Несите всюду свет,
Костров презрите пламень рдяный!» —
И тот завет, что дал в последний миг, скорбя,
Христос: «Любите все друг друга! И, любя,
Мне уврачуете вы раны».

Он знал, что долг его — развеять светом ночь,
Отставших обратить к прогрессу и помочь
Их душам выбраться на воздух.
И он направился сквозь бури по волнам
В страну кровавых плах, и черных дыб, и ям,
Свой твердый взор покоя в звездах.

2