Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

«Львы! — к братьям обратясь, промолвил лев песчаный. —
Лишь этот человек вошел, — мне полдень рдяный
Пригрезился, в краю, где мчат самумы зной, —
И вечных далей вздох повеял надо мной.
К нам этот человек явился из пустыни».

А лев лесной сказал: «Те дни далеко ныне,
Но помню шелест фиг, и пальм, и кедров, — тот,
Что день и ночь плескал в мой беспечальный грот;
И даже в час, когда земля и твердь молчала,
Листва зеленая мне песнею звучала.
Лишь человек сказал, — мне сладких слов излом
Напомнил клик из гнезд, укрытых мглой и мхом.
К нам этот человек из мощных рощ явился».

А тот, кто ближе всех к пришельцу подступился,
Весь черный, горный лев сказал: «Наш человек
С Кавказским кряжем схож, не дрогнувшим вовек,
С величьем Атласа; лишь руку он нежданно
Приподнял, — думал я, что то хребет Ливана
Воздвигся, тень метнув громадную в простор.
К нам этот человек сошел бесспорно с гор».

Тот лев, что некогда бродил над зыбью моря,
Рычаньем тягостным с его рычаньем споря,
Сказал, четвертым: «Нет. Мне свойственная стать —
Познав величие, про горечь забывать;
Вот почему всегда я жил в соседстве с морем.
Пусть пенились валы — его улыбку зорям
Я часто видывал, игру в лучах луны
И в солнце, выплывшем из мрачной глубины;
И я привык, о львы, взирая в бесконечность,
И бездну чувствовать себе родной и вечность!
Как посетитель наш не звался б на земле, —
Он свет небес принес в глазах и на челе.
К нам этот человек пришел, друзья, от бога!»

Лишь ночь сошла на мир из синего чертога,
Страж глянуть вздумал в ров и, робкий раб, тишком
К решетке прилепясь бледнеющим лицом,
В неясной глубине заметил Даниила:
Стоял он, выпрямясь, и созерцал светила,
Задумчиво глядя вглубь звездной синевы, —
А в темноте ему лизали ноги львы.

Усталый, лег Вооз у своего гумна.
Весь день работали, и он трудился тоже,
Потом обычное себе устроил ложе
У вымеренных куч отборного зерна.

Немало ячменя собрал он и пшеницы,
Но жил как праведник, хотя и был богат;
И в горнах у него не распалялся ад,
И грязи не было в воде его криницы.

Серебряным ручьем струилась борода
У старца щедрого. Коль нищенка, бывало,
Упавшие с возов колосья подбирала:
«Побольше сбросьте ей», — он говорил тогда.

Не знал кривых путей и мелочных расчетов,
Одетый в белое, как правда, полотно.
Для бедных доброе текло его зерно,
Как из открытых всем, из общих водометов.

Любил родню и слуг, работал на земле,
Копя, чтоб отдавать, хозяин бережливый.
А жены думали: «Пусть юноши красивы, —
Величье дивное у старца на челе».

Тот возвращается к первичному истоку,
Кто в вечность устремлен от преходящих дней.
Горит огонь в очах у молодых людей,
Но льется ровный свет из старческого ока.

Итак, Вооз лежал у своего гумна.
Окончен страдный день — и в сладостной истоме
Вокруг него жнецы заснули на соломе…
То было в давние, иные времена.

Израиль жил в шатрах, согласно выбирая
Судью для всех племен. Земля, еще храня
Следы каких-то ног чудовищных, со дня,
Как миновал потоп, была совсем сырая.

И как Иаков спал и как Юдифь спала,
Так ныне спал Вооз. И над скирдами хлеба
Чуть приоткрылась дверь раскинутого неба,
Чтоб греза странная на спящего сошла.

Увидел он, дивясь, как у него из чрева
Потомков длинный ряд — огромный дуб восстал.
И некий царь вещал внизу под сенью древа,
И некий бог вверху в мученьях умирал.

Но голосом души в смятенье и в испуге
Вооз шептал: «Увы! Обманчив сонный бред.
Я прожил более восьмидесяти лет
И сына не имел, и нет моей подруги.

От ложа мужнего ты взял ее, творец,
И на твоем она теперь почиет ложе.
Но, разлученные, мы с нею слиты все же:
Она во мне жива, а я почти мертвец.

Потомство от меня? Ужель поверю бреду?
С мечтой о сыновьях проститься мне пора.
Да, юность нам дарит чудесные утра,
Из ночи день встает и празднует победу

Но вот я одинок, мой вечер подошел,
И, старец, я дрожу, как зимняя береза.
К могиле клонится теперь душа Вооза,
Как тянется к ручью на водопое вол».

Так говорил Вооз, и в небосвод полночный
Незрячий взор его был смутно устремлен.
Как розы под собой не видит ясень мощный,
У ног своих жены еще не чуял он.