Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

И так как истинно (то подтвердит гробница!),
Что вслед за королем, кто б ни был он, влачится
Все королевство, встав как призрак, — то Париж
От замков до лачуг, от погребов до крыш,
От самых жалких нор до башни самой главной
Глубинный отзвук дал на этот шаг державный.
То как бы дикий крик возник из темноты —
Вопль рабства вечного и вечной нищеты,
Рычание веков, безумных и мятежных,
Стон тяжкий времени и бедствий безнадежных.
Рыдало Прошлое в тех жалобах ночных —
Тоска исчезнувших и с ней тоска живых.
Там кровь была и плоть, железо, яд и пламя,
Чей хриплый зов летит к тому, за облаками;
То недра кладбища свою стремили речь.
Там, в грозном ропоте, рвались огнем — картечь,
Убийства, гордый блеск победоносной власти
Под плач младенческих и девичьих несчастий,
Со свистом пули там летели из бойниц;
Вой сумасшедших плыл из гнусной тьмы больниц;
В застенках пыточных под горн мехи дышали;
Подвалы карцеров рыдали и стонали;
Ужасный Сен-Лазар чумой дышал из недр;
Всех парий гноище, хрипел в тоске Бисетр,
Там шло Отчаянье со свитой прокаженных,
Смерть — с палачами, Власть — с толпой вооруженных;
Терзали матери седые космы; битв
Курилась кровь под гром торжественных молитв;
Все, все звучало там: турниры, состязанья,
Тяжелый четверной галоп четвертованья,
Секира, плаха, бич, и кол, и цепь — набор
Орудий пыточных, что придан с давних пор,
С повязкою для глаз, Фемиде человечьей,
Кто самого Христа за дерзостные речи
Распяла на кресте, одежды разыграв,
И числит господа среди лишенных прав;
Все там смешалось: скорбь, убийства, и набаты,
И, с аркебузою, в окошке Карл Девятый;
Крик, заглушаемый забывчивой водой
Близ Нельской башни, гуд колоколов ночной;
Марго, что в гроб альков опорожнять умела;
Брюнгильда лютая, скупая Изабелла;
Столбы позорные средь лавров и венков.

Порой, как ураган, чей вдруг стихает рев,
Иль океан, чья зыбь свои снижает горы,
Тот ропот умолкал, — и оглашал просторы
Лишь страшной статуи тяжеловесный шаг.

И бледным ужасом ночной струился мрак
С небес загадочных в лохмотьях черной тучи.
И беспредельность их клубилась мглой летучей.

И воин к площади Дофина путь избрал,
Потом — проулочком, что, узенький, бежал
От Кордегардии туда — к «Дворцу закона»,
Где спят и мантия судейская Немона,
И Приматиччио написанный портрет;
Палату обогнул, откуда сотни лет
На головы людей летит судьба слепая;
Проехал Мост Менял и, вдоль реки ступая,
На площадь Гревскую близ Ратуши вступил;
Аркады пересек, что ныне заменил
Дворец новехонький тяжелою стеною;
Ворота Сен-Жерве оставил за собою;
Взял влево, и, пройдя петлистых улиц ряд,
Теперь исчезнувших, — трущобы, где грозят
Жилища ветхие бандитскими глазами, —
И, тяжкий, медленный, проследовал вратами
(Там королеву ждал когда-то Бассомпьер)
На площадь скучную, где стыл в аркадах сквер.

Там, в центре, под листвой, во тьме оцепенелой
Сквозил неявственно огромный призрак белый.
Был гордый всадник тот из мрамора.

Суров,
На стройном цоколе, один, во власти снов,
Как цезарь, лаврами победными венчанный.
Он властно высился, недвижный и туманный.
Рукою опершись на перевязь у чресл,
Он императорский сжимал другою жезл.
Длань правосудия подножье украшала.
Семья деревьев вкруг, пугливая, дрожала,
Как будто им стволы холодный ветер гнул.

И к этой статуе тот истукан шагнул.
Он, двигаясь, глядел неотвратимым оком
На грустный лик того, кто, как во сне глубоком,
Безмолвно грезил там, меж зыблемых дерев.

И бронза мрамору сказала, прогремев:

«Ступай и погляди: твой сын на том же ль месте?»

Как бы заслышавший рогов далеких вести,
Луи Тринадцатый очнулся от дремот.
И, скиптроносец, он, и, меченосец, тот,
Он, цезарь мраморный, и тот, воитель медный,
Спустились с лестницы, сквозь тьму зловеще бледной,
И, через площадь взяв, решетку перешли.
Фантом Бастилии приметил издали,
Что к сердцу города их пролегла дорога.
Наездник бронзовый был впереди — и, строго
Вздев перст, указывал извилины пути.
Под сводом арочным им не пришлось пройти;
Тропою Мула шли — и дальше по бульварам,
Где толпы вьются днем, хлеща прибоем ярым,
И — к центру, спящему в тиши ночных часов.
И у Дворца Воды четверка мокрых львов,
Скопленье ветхих крыш, где птичьих гнезд без счета,
Ворота Сен-Мартен и Сен-Дени ворота,
Таверны Поршерон, где вечен звон стекла, —
Глядели с трепетом, как пара та прошла.