Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

Зло и добро — таков в столетьях сплав печальный.
Добро — и пелены и саван погребальный.
Зло — это гроб глухой и зыбка заодно.
Всегда одно из них другим порождено.
Философы, полны надежд и опасений,
Запутываются в их непрерывной смене
И об одном всегда по-разному гласят.
Твердили мудрецы былые, что назад
Стремится человек; что он идет из света
Во мрак безвыходный, от пышного расцвета
К уничтожению. «Добро и зло», — они
Твердили. «Зло, добро», — твердим мы в наши дни.

Зло и добро — то шифр, где точный смысл нам виден?
То догма? То покров последний ли Изидин?
Зло и добро — ужель в них весь закон? Закон!
Кто знает? Разве кто проникнул, отрешен
От самого себя, в ту бездну и под грудой
Дел и эпох открыл взыскуемое чудо?
К началу всех начал сумели ль мы прийти?
Видал ли кто конец подземного пути?
Видал ли кто в глаза фундамент или своды?
Сумели ль мы познать все таинства природы?
О, что такое свет? Магнитная игла?
В чем суть движения? И почему тепла
Не шлет нам лунный круг? Скажи, о ночь глухая,
Душа ль в тебе звездой горит, не потухая?
Не пестика ль душа нам запахом кадит?
Страдает ли цветок? И мыслит ли гранит?
Что есть морская зыбь? Откуда огнецветный
Столб дыма из котлов Везувия и Этны?
О Чимборасо, где могучий блок с бадьей
Над кратером твоим — плавильнею былой?
В чем сущность бытия, живущие на свете?
Что есть рожденье, смерть? Их смена средь столетий?
Вы к фактам тянетесь — но в них ли весь закон?
Отлично, поглядим. Ты бездной увлечен?
Ты рвешься к тайнам недр? Но ты постичь ли в силах
Горячих соков труд в глухих глубинных жилах?
Ты в силах подглядеть сквозь ночь и рудный слой
Слиянье струй земных с пучиною морской?
Ты рыскать в силах ли по тайникам подземным,
Где медь, свинец и ртуть, столь ревностно, что всем нам
Сказать бы смог: «Вот так на недоступном дне
Родится золото, и зори — в вышине», —
Скажи на совесть! Нет. Тогда будь сдержан в скорых
Сужденьях о творце и людях; в приговорах,
Что бесконечности ты выносить привык.
Найдется ль человек, кто может напрямик
О всем — будь разум, дух, материя иль сила —
Сказать: «Я подглядел закон! Объединило
Лучи бессмертного огня здесь божество.
Прошу принять мой вклад, — да на замок его,
Иль удерет он». Кто ж укажет, посвященный,
Нам двух начал судьбу: на фабрике ль ученый,
Иль в пышном стихаре служитель алтаря?
По светлой вечности кто, славою горя,
Пройдет, как встарь Ленотр аллеями Версаля?
Кто тьму кромешную измерит в жуткой дали,
И жизнь, и смерть, — простор невиданный, где мрут
Под грудою ночей дни, знающие труд,
Где мутный луч скользит и тает, сумрак тронув,
Где уничтожились все крайности законов?

Тот сумрачный закон, которым испокон
Расцвет чрез бедствия и скорби утвержден, —
Он ложен, полон ли он правды благородной,
Он — зверь у входа в рай, иль он — мираж бесплодный,
Но пред загадкою, как пред своей судьбой,
В недоумении, в покорности тупой,
И духом сильные склоняются порою.
Лишь только цепь вершин блеснет за тьмой глухою,
Другие скрыть спешит туманной мглы набег;
Хребты, чей мнился блеск зажегшимся навек,
Где, верилось, нет бездн, встают черны сквозь дымы
И, тая медленно, становятся незримы.
Все истины, мелькнув, чтоб нас на миг увлечь,
Мглой облекаются; косноязычна речь.
Лишенный ясности, день водит мутным оком
В неверном сумраке, бескрайном и глубоком.
Не видно маяков; и толком не понять,
Куда уводит путь, — идут вперед иль вспять?
Как тягостен подъем, как гибельны отвесы
И как бесчисленны от выступов прогресса
Подтеки на плечах у тех, чей скромный труд —
Для блага общего! Как, смотришь, там и тут
Все гибнет исподволь, — все зыбко и порочно.
Нет твердых принципов и нет победы прочной.
То здание, что, мнят, завершено трудом,
Вдруг рушится, давя всех грезивших о нем.
О, даже славный век кончается позором:
Порой проходит гул по мировым просторам,
Звереет человек, неистовством объят,
И караибам вновь их европейский брат —
Соперник в гнусности, поправшей все законы.
Являет варвара британец просвещенный,
Обрушивающий на Дели свой кулак.
Цель человечества покрыл позорный мрак.
Ночь на Дунае, ночь на Ганге и на Ниле.
На севере — гульба: там юг похоронили
«Ликуйте! Франции — капут», — гласит Берлин.
О род людской, досель тебе закон один
Всех предпочтительней — закон вражды и злобы.
Кого евангелье теперь увлечь смогло бы?
Согласье и любовь — в изгнанье, и Христа
Никто не снимет вновь с кровавого креста.