Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

Ты беден, старина. Ты рад бы выпить кружку.
Нет хлеба у тебя порой, но крепок сон.
Как головешка ты, корпя в своей лачужке,
Без солнца закопчен.

Хоть политических чуждаешься вопросов,
Но встретишь ли кюре — словцо вослед метнешь.
Среди извозчиков, распутниц, водоносов
На улице живешь.

Не с дедом ли твоим был этот случай странный?
Приплелся некогда в его глухую щель
Старик без башмаков, но славой осиянный, —
И это был Корнель.

Но что тебе с того? Живешь простого проще.
Зачем пришел на свет? Что видел на веку?
И кожу новую к истрепанной подошве
Ты ладишь в уголку.

Вином подкрашенным в кабак идешь напиться.
Ты книгу жизни всю уныньем нищеты
Наполнил и трудом, а на полях страницы
Похмелья ищешь ты.

Пред властью всякою, хоть честной, хоть злодейской,
Склоняешься, готов упасть к ее ногам.
Ты беден, телом тощ. Тебе что полицейский,
Что император сам.

Ты ходишь под ярмом, на вьючный скот похожий,
А в дни восстания, когда в разгаре бой,
Ты говоришь: «Я стар, пускай кто помоложе
Рискует головой».

Весь день до вечера твой молоток стрекочет.
Ты весел, для тебя без шутки жизни нет.
Заря седым кудрям — их гребень взять не хочет —
Дает свой алый цвет.

Вот гвозди в баночках, сапожный вар, обрезки,
Десятки башмаков под балкой, в глубине,
Давно обтрепанных висят, их тени резко
Танцуют на стене.

А выпьешь ли винца, порой обронишь слово.
Ты мал. Ну что тебе король и произвол?
Не видишь ты, как Брут, задумчивый, суровый,
Вблизи тебя прошел.

Рубашку расстегнув, дерешь, подвыпив, глотку
И, шило вверх подняв, кричишь: «Прошу взглянуть!»
А ты ведь можешь им и притачать подметку
И Цезаря проткнуть!

Вы не подумали, какой народ пред вами.
Здесь дети в грозный час становятся мужами,
Мужи — героями, а старцы — выше всех.
О, день, о, день, когда поднимут вас на смех,
И вы, разинув рты, увидите: французы
Внезапно, не спросясь, свои порвали узы, —
Когда богатство, власть, и званья, и чины,
Доходные места во всех концах страны —
Все то, что вы своим считали слишком рано,
Разрушит первый шаг восставшего титана!
В смятенье, в бешенстве, цепляясь за куски
Того, что вдребезги разбилось, от тоски
И злобы станете кричать, грозить, бороться.
Ну что ж? История над вами посмеется.

То ветер леденит — иль век мой? Жутко мне.

С крутой своей скалы в далекой стороне
Внимаю недругам своим остервенелым,
И, вглядываясь вдаль, открытый вражьим стрелам,
Стараюсь рассмотреть скопленье вражьих сил.

В стихи, где веет рок, напрасно поместил
Я слово «ненависть» — торжественное слово.
Ведь в наши дни донос явился в роли новой,
В милейшем образе невинной простоты.
Возник особый вид кровавой клеветы,
Убийства новый род, — премилая забава,
Бесчестье в шутку! Да, вот нынче ваши нравы.
В раздумье я.
Все лгут и сознаются в том,
Всем нужен лишь успех. Его берут силком
И состоят дня три у дураков в фаворе.
Уж нет убежища в изгнанье, в мраке, в горе:
Вослед изгнаннику бросают град камней.
Все это для того, чтоб было посмешней.

«Вот этот человек, — кричу, — достоин казни!»
Я враг ему? О нет! Без всякой неприязни
Взываю, хохоча: «Пускай его казнят!»
Драть глотку — правильно, а вот иметь свой взгляд —
Излишне: выйдешь сам, пожалуй, дуралеем.
Да, вера навевать способна грусть. Мы сеем
Цикуту, сами же не прикоснемся к ней.
Добряк Иудой стал, чтоб прокормить детей.
И вот несложная задача перед нами:
Без педантизма стать, спокойно, подлецами.
Вот тот, кому вонзишь ты завтра в спину нож, —
Конечно, руку ты сейчас ему пожмешь
И будешь хвастаться такой счастливой встречей.
Джон Браун — наш герой, Барбес — святой — вот речи
Для дома, для друзей, но каждый вслух кричит:
«Барбес? Да он дурак! Джон Браун? Он бандит!»
Мы так не думаем, — тем больше наше право
Кричать об этом вслух, смеясь притом лукаво.
Сердиться искренне? Да стоит ли того?
Давайте пить, ругать, не тратя ничего,
Без желчной горечи, без страстности особой.