Джон Лили: Песнь Аполлона; Песнь Пана; Песнь Сафо; Биография - John (Lily, Lyly)

стали распространяться антикатолические памфлеты, отпечатанные тайно в разных частях страны. ► Об эвфуизме, Лили и его романах Д. С. Артамонов в книге «Сорок веков мировой литературы» писал: «У нас много и единодушно осуждали эвфуизм. Находя черты эвфуизма у Шекспира, великодушно прощали ему как грехи молодости. <���…> В дни Шекспира в литературной жизни Западной Европы процветал Цицерон, его стиль. Риторизм был в моде. Украшательство речи считалось обязательным для писателя. Однако только ли украшательство было у Джона Лили? Он назвал свою книгу “Анатомией остроумия”. Но не только в остроумии было дело, а в особой форме самого мышления. Старая форма была слишком метафизической. Да – да; нет – нет. Теперь мышление утончилось. Теперь стали понимать, что в “нет” есть частица “да”, а “да” несет в себе частицу “нет”. Вот эту диалектику миропонимания и нес в себе эвфуэс. <���…> Эта форма мышления более тонкая, более глубокая и многосторонняя, чем та, которой пользовались до того. Писатели ощущали как бы избыток мысли. Мысль перехлестывала через края, уходила от главного в стороны, приобщая к себе множество наблюдений, суждений, мысль мгновенно перевоплощалась, представала умственному взору в каких-то новых ракурсах, распадалась, раскалывалась и снова переплеталась в самых причудливых и захватывающих комбинациях. <���…> Утонченность, изысканность самого мышления шла, пожалуй, и от средневековья. В дни господства церковной идеологии думать о чем-нибудь серьезном было опасно. Церковь буквально следила за деятельностью умов и жестоко пресекала всякое вольномыслие. … Но человеческий мозг не мог оставаться в праздности, он искал себе поле деятельности, пищи, труда. Оставалось одно поприще – игра. Люди интеллекта, зажатые в тисках догматизма, позволили себе единственную радость – логические хитросплетения, по сути дела, ни к чему не обязывающую игру [ума]». –– И еще: «Легким, грациозным, шаловливым, изящным был Джон Лили, как и Монтень. Ему недоставало лишь глубины, страстности и бесконечной мудрости Монтеня» (т. 3, с. 152).