Анна Присманова - Туманное Звено. Стихотворения

К этому времени Присманова уже перестает писать стихи "как у всех", они становятся у нее тяжеловесны, малоповоротливы; такой вот период вынашивания новой манеры писать, и он отразился в стихотворении "На канте мира муза Кантемира...", которое Борис Божнев опубликовал в составленном им сборнике поэзии и поэтической критики, а Эйснер тут же раскритиковал, практически уничтожил [44] Стихотворение: Поэзия и поэтическая критика. - Париж, 1928. Вып.1 (1928). . В одной из своих "Литературных бесед" Г.Адамович, "всячески приветствуя "Волю России"" за явное предпочтение молодых поэтов почтенным, тоже высказался по поводу Присмановой весьма жестко: "Стихотворения Анны Присмановой претенциозны и маловразумительны. Ее учителя - московские имажинисты. "Слабая копия не совсем достойного образца" - хочется повторить о ней. Октябрь у нее прыгает с брички, Париж стирает сады в осенней воде Сены и т.д. По звукам некоторые строфы приятны по-пастернаковски" [45] 45 Звено. - 1926. 11 апреля. - № 167. - С.2. .

Стоит, я думаю заметить, что сравнение с Пастернаком в устах Адамовича выражало отнюдь не похвалу.

Примерно в середине двадцатых годов устоялся не только "неприятельский", но и дружеский круг дома Гингеров, в основном это были художники и литераторы: Шаршун, приятель Гингера с ранней юности (по Палате Поэтов), Терешкович, Сатин, Карская, Карский, Котляр, Блюм. Особенно тесная дружба связала Присманову с художницей Карской, остался портрет Присмановой ее работы. Тогда семья жила в 15 округе Парижа, в благополучном районе. В отличие от большинства эмигрантских семей, Гингеры не испытывали особых материальных проблем: родственники Александра Гингера были умеренно богаты, и он всегда мог рассчитывать на работу в химической фирме, управляемой его дядей. Увы, немногие литераторы в Париже могли позволить себе жить лишь на литературные заработки, "молодому поколению" ("незамеченному", если по Варшавскому) на это расчитывать и вовсе не приходилось, а вот скромная должность бухгалтера гарантировала стабильный доход. Ю.Софиев, часто выбираемый председателем Союза, чтобы выжить мыл окна магазинов, прочие литераторы тоже не чурались физического труда. Гингерам, можно сказать, повезло.

Другой пример относительного везения: однажды Гингер по вине автобусной компании повредил голень... И получил 6000 FF компенсации, сумма по тем временам крупная, достаточная, чтоб купить небольшой дом в предместье. Что Гингеры и сделали, они купили деревенский домик в Villenes-Sur-Seine, острове на Сене, бывшем во владении двух джентельменов "с утопическими наклонностями", или попросту сумасшедших, как думали их соседи. Теперь выходные и праздники семья могла проводить на воздухе. Впрочем, дети охотно оставались или с бабушкой [46] Мария Михайловна Блюменфельд - мать А.Гингера. , или с мадмуазель Блюм, или с мадмуазель Карской.

С 1929 по 1932 Гингеры жили в Serquigny, небольшом городке в Нормандии, где размещалась ветвь химической фирмы, в которой работал Александр Гингер. Нормандия окликнулась в творчестве обоих поэтов, но по-разному. Меланхолическим размышлением о "душе", что "положительно готовится к праху" - у Присмановой, в стихотворении "Церковные стекла" [47] Опубликовано - Современные записки. 1937. LXIV. С.166-167. :

Александр же Гингер написал рассказ "Вечер на вокзале" [48] Опубликован - Числа. Париж. Кн.2-3, 1930. , наполненный совершенно нехарактерной для него, спокойного и доброго человека, неприязненной интонацией, судите сами: "О, как я ненавижу Нормандию! Их богатство, и горький сидр, и женщин, которые одновременно развратны, как женщины виноградных мест, и расчетливы, как белобрысые красавицы! Этот народ неверен своему слову. Даже мебель их я ненавижу "..." Тяжело жить среди этих людей. Иногда, правда хочется их простить: это когда находишься в компании нормандских пьяниц и во власти семидесятиградусного самогонного кальвадоса. Жуткое северное опьянение, столь несвойственное латинским частям Франции, вот что дала здешней расе скандинавская кровь; да разве еще лазурные нормандские глаза...". Рассказ заканчивался горьким признанием, каких Гингер больше не позволял себе никогда: "Одиннадцать лет я во Франции, но та страна неотступно преследует меня: случайным словом и делом, вопросом цыганенка, обращенным ко мне прямо по-русски среди толпы в самом центре Парижа...". Похоже, что подолгу жить вне столицы обоим супругам было противопоказано, они вернулись.