Рабиндранат Тагор - Ты погляди без отчаянья… (стихотворения)

Постели нет в доме, хоть спи на соломе
вместе с Кештой твоим.
Одежду, посуду, циновки, что всюду
висели, девал он бог весть куда.
Где он верховодит, там деньги уходят,
словно в песок вода.
С подобным слугою не знаешь покоя, —
он в отлучке целые дни,
Терпеть я готова любого другого,
а Кешту гони, не тяни!»
Как спорить мне с нею? От злости краснею,
С базара его волочу,
Гремя громче грома: «Исчезни из дома,
больше видеть тебя не хочу!»
Он уходит прочь, где-то бродит ночь,
поутру же, когда встаю,
Он рядом опять: «Как изволили спать?» —
и трубку набьет мою.
Не хранит обид тот, кто часто бит,
дал огня – и вся недолга,
Хоть до смерти бей, не уйдет, злодей, —
как-никак, а старый слуга.
Но в один из дней пал на долю мне
в крупной сделке изрядный куш,
И подумал я, если вся семья
бога чтит, пусть хотя бы муж
Съездит в Бриндабон [10], помолиться он
сможет Кришне и за жену.

Грех жены – мой грех, денег нет на всех,
и не слать же ее одну!
Браслетами тонко звеня, вещи в узлы для меня
собрала, как должно, жена
И, заплакав, сказала: «Горя видел ты мало,
но с Кештой хлебнешь до дна!»
Я вскипел тогда: «Если в нем беда,
пусть поедет хоть Ниборон!»
Собран весь багаж, подан поезд наш,
и уже позади перрон.
Стоянка в Бурдване, и там лишь, не ране,
с Кештой столкнулся я,
Хитер старикашка – он понял: мне тяжко
и трубка пуста моя.
Кричал я полдня: «Когда от меня
ты уйдешь хоть на два шага!
Уезжай назад!» – а в душе был рад —
как-никак, а старый слуга.

Вот и цель – Шридхам, всех приезжих там
грабят панды [11], крича о том,
Что приют дадут и к святым сведут.
Мы, отбившись от них с трудом,
Славный дом нашли, дни за днями шли,
я уже обжился вполне
И друзей завел, заявив, что, мол,
жить приятно хочется мне.
Но к девушкам Браджа [12]я холоден стал,
и Кришна меня волновать перестал,
и стали цветы не нужны,
Исчезла граница ночи и дня, – оспа стрелой
поразила меня
и сказала: «Дни сочтены!»
Чуть свалился я, как мои друзья
поразъехались кто куда,
И за брата брат умирать не рад,
Кешта лишь не сбежал тогда.
В неродном краю кончить жизнь свою
человеку трудней вдвойне.
Как отец родной, он ходил за мной, —
умирать не давал он мне.
На Кешту гляжу, подойти прошу,
мысль о нем и та дорога,
Он ни день, ни ночь не отходит прочь, —
как-никак, а старый слуга.

«Ну, хозяин, как?» – говорит чудак
и лекарство вливает в рот;
Мой лоб – что огонь: на лоб мой ладонь
кладет он – не ест, не пьет.
«Будешь вновь здоров, под родимый кров
к старой матери и жене,
Избежав беды, возвратишься ты», —
он твердит неустанно мне.
Что ж, конец скрывать, я уж стал вставать,
когда с Кештой стряслась беда.
Я вот ем и пью, и болезнь мою
взял старик на себя тогда.
Он стонал три дня, звал в бреду меня, —
так и принял последний час.
Есть грустить с чего; гнали мы его, —
а теперь он ушел от нас.

Я в тоске, друзья, безутешен я, —
чересчур уж судьба строга.
С чем идти домой? – Умер спутник мой, —
как-никак, а старый слуга.

Я имел два бигха, – их нет, землю забрал сосед,
не дав ничего взамен.
Раз он мне сказал: «Твой участок мал,
продай-ка его, Упен».
Я ж ему в ответ: «Конца-края нет
земле твоей, господин,
Что продам я? Бог сохранить помог
мне всего лишь клочок один».
Но уперся он: «Если ты умен,
то уступишь участок мне,
Я решил свой сад обратить в квадрат,
ширину приравнять к длине,
Не мешай, дружок!» Душу страх обжег,
и, молитвенно руки сложив на груди,
Пересохшим ртом я шепнул: «Мой дом,
мой посев, раджа, пощади.
Тут отец и дед семь десятков лет
лили пот, земля – наша мать.
Не избыть беды тем, кто в миг нужды
может старую мать продать».
Захрипел бабу, закусил губу,
почернел лицом, словно ночь:

«Спорь, коль хватит сил, я тебя просил,
а теперь проучить не прочь!»
Пять недель прошли, и насчет земли
был составлен ложный указ:
Взял мой дом судья за долги, хоть я
не был должен на этот раз.
Жизнь голодных гнет, ненасытен тот,
у кого завелась деньга.
Что считать гроши? Ведь рука раджи
грабит нищего, как врага.
Я молил, чтоб бог мне помог, чем мог,
и мольбы мои впрок пошли, —
Появясь во сне, подарил он мне
мир огромный вместо клочка земли.

И вот я – аскет, как саньяси [14], одет,
пил воду из рек, где вода свята,
Тешил свой взор громадами гор,
посещал святые места.
Но ни на море синем, ни в желтой пустыне,
нигде – ни вблизи, ни вдали,
Даже во сне не случалось мне
позабыть о двух бигхах родной земли.
На рынках кричащих, в молельнях и чащах
промчались пятнадцать-шестнадцать
лет,
И открылось уму, что бежать ни к чему,
ведь спасенья от памяти нет.