Александр Введенский - Том 1. Произведения 1926-1937

После возвращения из ссылки Введенский еще несколько лет живет в Ленинграде. В эти годы он не перестает писать для детей, в мае 1934 г. вступает в Союз писателей. В 1933–1934 гг. написаны некоторые его лучшие стихотворения — такие, как Мне жалко что я не зверь… и Приглашение меня подумать . В те же годы Липавский пишет «Разговоры» — род дневника, в котором сделана попытка зафиксировать беседы четырех поэтов и двух философов, составивших, как мы уже говорили, тесный круг единомышленников — Введенского, Хармса, Заболоцкого, Николая Олейникова, Я. С. Друскина и Л. Липавского [58] Фрагменты «Разговоров» — высказывания самого Введенского и его друзей, проясняющие философию его поэзии или сообщающие о недошедших до нас его произведениях, приведены в Приложении VII. 39 (1-12), Приложении III, №№ 105в, 110 и некоторых примечаниях. .

Несмотря на некоторое охлаждение в отношениях между Введенским и Хармсом после совместной их жизни в курской ссылке и на небольшие расхождения внутри круга (старые претензии Заболоцкого к Введенскому вспыхивают с новой силой, и он ссорится о ним окончательно), из которого изъят был арестованный в 1937 г. Олейников, теснейшая связь между поэтами но прерывалась до конца их жизни. О царившей в этом кругу атмосфере дает представление наравне с воспоминаниями фрагмент …ясно неясно и светло… ; об этом же свидетельствуют «Разговоры» Липавского. Между тем Хармс, по-прежнему поглощенный идеями групп и союзов, в записи от 20 сентября 1934 г. замечает о невозможности «тройственного союза» с Липавским и Введенским — впрочем, однако, всего лишь для «писания фильма». С другой стороны, покойный Вс. Н. Петров вспоминал, что в конце тридцатых годов Введенский и Хармс под влиянием «Игроков» Гоголя собирались писать вдвоем нечто вроде исследования философии и морали карточной игры, в частности психологии шулера. В 1933 г. Хармс отзывается о Введенском как о наиболее «демоничном» (в гетевском смысле, связанном с торжеством положительной энергии, выражающей себя, в частности, в особой одаренности) из всего круга, и в том же году — как об одном из «великих писателей», которые все «имели свою идею и считали её выше своих художественных произведений…» — среди них Блейк, Гоголь, Толстой, Хлебников.

В 1936 г. жизнь Введенского резко меняется. В Харькове, куда он заезжает в конце лета вместо с С. Михалковым по каким-то делам, связанным с детской литературой, он встречает Г. Б. Викторову, которая «убегает из дому» и становится его женой. Они уезжают на Кавказ, потом возвращаются в Харьков, где Введенский живет с тех пор, лишь наезжая в обе столицы, где его издательские дела после разгрома в 1937 г. детской редакции Маршака оставляют желать много лучшего.

Сохранившиеся письма к жене из этих поездок свидетельствуют о материальных затруднениях, усугубившихся с рождением осенью 1937 г. любимого сына Пети. Помимо работы в детской литературе Введенский зарабатывает на жизнь сочинением клоунских цирковых реприз, куплетов, миниатюр; Б. Семенов вспоминает «густо исчирканный черновик комической драмы». «Прощальное танго, в которой всё было не так просто, — одним из ее персонажей был претерпевший таинственные превращения „мужичок с козой по имени Эсмеральда“». Незадолго до начала войны Введенский писал пьесу для кукольного театра Образцова — наброски ее по сей день хранятся в архиве театра [59] С ними нас познакомила служившая в театре ныне покойная Л. Г. Шпет, У самой Л. Г. Шпет хранилась лучшая рукопись Элегии Введенского. .

В 1938 г. Введенский жаловался Т. Липавской, что лишен какого бы то ни было круга общения в Харькове, где единственным его другом был художник Д. Л. Шавыкин, впоследствии написавший прекрасный портрет вдовы поэта. По ее словам, жизнь Введенского в Харькове была замкнута семьей, к которой он был очень привязан, а за ее пределами ограничена несколькими знакомыми жены и кругом преферансистов, с которыми он играл по вечерам.

Семья жила в одноэтажном и довольно странном доме на Совнаркомовской улице — в центре его была большая тёмная, без окон, зала, когда-то, очевидно, освещавшаяся сверху через увенчивающий дом пирамидальный стеклянный купол. Введенский был необычайно привязан к сыну, — колыбельная, которую он ему пел каждый вечер, попала в сохранившийся у его вдовы отрывок …вдоль берега шумного моря шел солдат Аз Буки Веди… По необычной для провинции петербургской привычке в течение всех пяти лет жизни в Харькове он продолжал оставаться со всеми на «вы» и не выносил матерщины. В театр Введенский не выезжал никогда, никогда не выступал на собраниях в Союзе писателей, а о литературе и стихах не говорил ни с кем и за его пределами. Кроме Шавыкина никто в Харькове его поэзии но знал, читал он мало, писал только ночью. В Харькове создана вереница его замечательных поздних произведений — начиная с пьесы Потец и кончая его последней вещью «Где. Когда» , которую он уже военным летом 1941 г. читал в Москве Е. В. Сафоновой. Та же Е. В. Сафонова рассказала нам, что после выхода в 1940 г. сборника Ахматовой «Из шести книг» Введенский заново открыл для себя этого поэта и в один из своих последних приездов в Москву с увлечением читал этот сборник у нее на Плющихе. Он проницательно заметил, что включенное в эту книгу стихотворение «И упало каменное слово…». составляющее часть «Реквиема», куда оно входит под названием «Приговор», — отнюдь не любовное. Парафразируя его строки, он говорил Е. В. Сафоновой: «У меня сегодня много дела; пойти в прокуратуру, отнести передачу…». Ахматова, конечно, ошибалась, когда в одном из писем писала о враждебности к ней обэриутов [60] См.: Памяти Ахматовой. Париж, 1984. С. 36. Письмо, датируемое 1966 г. и приуроченное к выходу «Бега времени» Ахматовой, в публикации ошибочно помечено 1946 г. , такое к ней отношение со свойственной ему односторонней прямолинейностью, сохранял, по воспоминаниям Н. Роскиной [61] Роскина И. Четыре главы из литературных воспоминаний. Париж, 1980. , один Заболоцкий. В 1940-м году Ахматова рассказала Л. К. Чуковской о своем интересном разговоре с Хармсом, которому она прочла поэму «Путем всея земли» и который высказал ей свои соображения о гении [62] Чуковская Л. К. Записи об Анне Ахматовой. Париж, 1975. Т. 1. С. 95. .