Иосиф Бродский - Собрание сочинений

«Огромный город в сумраке густом».
«Речь хаоса, изложенная кратко».
"Стоит огромный сумасшедший дом,
как вакуум внутри миропорядка".
«Проклятие, как дует из углов!»
"Мой слух твое проклятие не колет:
не жизнь передо мной – победа слов".
«О как из существительных глаголет!»
"Так птица вылетает из гнезда,
гонимая заботами о харче".
"Восходит над равниною звезда
и ищет собеседника поярче".
"И самая равнина, сколько взор
охватывает, с медленностью почты
поддерживает ночью разговор".
«Чем именно?» «Неровностями почвы».
"Как различить ночных говорунов,
хоть смысла в этом нету никакого?"
"Когда повыше – это Горбунов,
а где пониже – голос Горчакова".

«Ну, что тебе приснилось?» «Как всегда».
«Тогда я и не спрашиваю». "Так-то,
проснулось чувство – как его? – стыда".
«Скорее чувство меры или такта».
«Хорош!» "А что поделаешь? Среда
заела. И зависимость от факта".
«Какого?» «Попадания сюда».
"Ты довести способен до инфаркта.
Пошел ты вместе с фактами... туда".
«Давай, не будем прерывать контакта».

«Зачем тебе?» «А кто его». "Ну что ж...
Так ты меня покинешь?" «После Пасхи».
«Куда же ты отсюдова пойдешь?»
«Домой пойду». «А примут без опаски?»
«Я думаю». «А где же ты живешь?»
«Не предаю я адреса огласке».
«Сдается мне, дружок, что это ложь».
«Как хочешь». «Не рассказывай мне сказки».
«Ты все равно ко мне не попадешь».
«О чем ты?» «Я все больше о развязке».

«Тогда ты прав». «Я думаю, что прав».
«Лишь думаешь?» "Ну, вырвалось случайно.
Я сомневаться не имею прав".
«А чем займешься дома?» «Это тайна».
"Подобный стиль беседовать избрав,
контакта хочешь? Странно чрезвычайно".
«Не стиль таков, а, собственно, мой нрав».
«А может, хочешь яблока ты?» "Дай, но
не расколюсь я, яблоко забрав...
Понять и бросить, вира или майна -

вот род моих занятий основной.
Все прочее считаю посторонним".
"Глаза мне застилает пеленой!
Поднять и бросить! – это же синоним
всего происходящего со мной".
«Ну, мы тебя, не бойся, не уроним».
«Что значит „мы“?» "Не нервничай, больной.
Хошь, научу гаданью по ладоням?"
«Прости, я повернусь к тебе спиной.»
"Ужель мы нашу дружбу похороним?!

Ты должен быть, по-моему, добрей".
«Таким я вышел, видимо, из чрева».
«Но бытие...» «Чайку тебе?» "Налей...
определяет..." «Греть?» "Без подогрева...
сознание... Ну, ладно, подогрей".
«Прочел бы это справа ты налево».
«Да что же я, по-твоему – еврей?»
"Еврей снял это яблоко со древа
познания". "Ты, братец, дуралей.
Сняла-то Ева". «Видно, он и Ева».

"А все ж он был по-своему умен.
Является создателем науки.
И имя звучно". "Лучше без имен.
Боюсь, не отхватили бы мне руки
за этот смысловой полиндромон".
"Он тоже обрекал себя на муки.
Теперь он вождь народов и племен".
«Панмонголизм! как много в этом звуке».
«Он тоже, вроде, был приговорен».
«Наверно, не к разлуке». "Не к разлуке.

Что есть разлука?" "Знаешь, не пойму,
зачем тебе?" «Считай, для картотеки».
"Разлука – это судя по тому,
с кем расстаешься. Дело в человеке.
Где остаешься. Можно ль одному
остаться там, подавшись в имяреки?
Коль с близким, – отдаешь его кому?
Надолго ли?" «А ежели навеки?»
"Тогда стоишь и пялишься во тьму
такую, как опущенные веки

обычно создают тебе для сна.
И вздрагиваешь изредка от горя,
поскольку мрака явственность ясна.
И ни тебе лисичек или моря".
"А ежели за окнами весна?
Весной все легче". «Спорно это». "Споря,
не забывай, что в окнах – белизна".
«Тогда ты – словно вырванное с поля».
«Земля не кровоточит, как десна».
"Ну, видимо, на то Господня воля...

А что тебе разлука?" "Трепотня...
Ну, за спиной закрывшиеся двери.
И, если это день, сиянье дня".
«А если ночь?» "Смотря по атмосфере.
Ну, может, свет горящего огня.
А нет – скамья, пустующая в сквере".
"Ты расставался с кем-нибудь, храня
воспоминанья?" «Лучше на примере».
«Ну, что ты скажешь, потеряв меня?»
«Вообще-то, я не чувствую потери».

"Не чувствуешь? А все твое нытье
о дружбе?" "Это верно и поныне.
Пока у нас совместное житье,
нам лучше, видно, вместе по причине
того, что бытие..." "Да не на "е"!
Не бытие, а бытие". "Да ты не -
не придирайся... да, небытие,
когда меня не будет и в помине,
придаст своеобразие равнине".
«Ты, стало быть, молчание мое...»