Тед Хьюз - Стихи из книги “Письма ко дню рождения”

Итак, Лукас привел тебя. Ты
Была в Лондоне один вечер проездом в Париж.
Апрель, 13-е, день рождения твоего отца. Пятница.
Я догадывался, зачем ты сорвалась с места:
Чтобы увидеть ту Европу, о которой
Ты мечтала в Америке. Через несколько лет,
Уже после твоей смерти, я узнал о том,
Какое страшное разочарование тебя ожидало,
О твоих слезах, которые ты проливала в Париже.
Только на одну ночь я отдалил крах твоих надежд,
Этих драгоценных камней, украшавших твое одиночество.
А потом — потом и мечты, за которыми ты гналась, и жизнь,
Которую ты вымаливала, все пошло прахом:
Твой дневник рассказал мне историю этих мук.
Я представлял себе, как у святых алтарей
Ты молила судьбу дать тебе шанс, заклиная
Провидение или случай. Как ребенок,
Ты пыталась играть во взрослые чувства,
Но — в который раз — ты проиграла.

И вот появился я, всего-то
На несколько часов, с пригоршней пенсов в кармане
На все про все, готовый быть мучеником твоих капризов.
Я ли получил тебя, подкупив Судьбу?
Ты ли искала встречи со мной? Не знаю, зачем
Мы очутились вместе и для чего судьба
Свела нас и бросила, беззащитных, но только
Я уже слышу, как ты поднимаешься по ступенькам,
Живая и близкая, и как громко смеешься, чтобы
Заранее смутить меня. Такой была твоя тактика:
Прежде чем явиться передо мной во всеоружии, ты
Хотела, чтобы я услышал, как оно бряцает. Затем —
Пробел в памяти. Как вы вошли? Что было дальше?
Когда, например, исчез Лукас? Предложил ли я сесть?
Ты была похожа на большую птицу, оперенную
Каким-то болезненно-радостным возбуждением.
Я помню голубые блики, искрящийся кобальт
Разрядов твоей ауры, которая, как я потом понял,
И делала тебя такой необычной. И глаза,
Твои нездешние, прусские глаза, их странный блеск:
Два крошечных человечка под капюшонами
Тяжелых век. Загадочные и в то же время девчоночьи,
Они сверкали от возбуждения и были
Фамильной драгоценностью, которая после
Перейдет по наследству к нашему сыну.
Наконец-то я смог как следует рассмотреть тебя:
Твое круглое лицо, которое друзья называли
“Гуттаперчевым”, а ты — безжалостно — “ватным”.
Его выражение менялось каждую секунду,
Оно было слепком с души, как будто
Отражавшим колебания ее эфира.

И еще я был заинтригован твоими губами,
Подобных которым не встречал на свете:
Крупными, какие бывают разве что у туземцев.
Меня поразил и твой нос, плоский,
Как у боксеров или индейцев-апачей, и широкий,
Напоминавший по форме скорпиона.
Твой профиль нельзя было назвать орлиным:
Плоский нос делал каждую фотокамеру твоим врагом,
Он был тюремщиком твоего тщеславия, изменником
Из бесконечного сериала твоих сексуальных снов.
Это был нос одного из воинов Аттилы, он
Делал твое лицо похожим на лица, которые
Я представлял себе в дыму костров племени навахо.
И волосы, зачесанные на висках, и эта модная челка,
И еще подбородок, твой маленький подбородок,
Какой часто бывает у рожденных под знаком Рыб.
Твое лицо никогда не было просто лицом. Оно всегда
Было разным, как поверхность моря, где играют
Ветер и волны, свет луны или солнца.
Оно было подвижным, пока однажды утром
Оно не застыло — и не стало детским. Шрам
Казался трещинкой в шедевре Скульптора.
А сейчас — сейчас ты читала стихотворение о черной пантере,
Я же хотел обнять и поцеловать тебя, хотел
Удержать от метаний по комнате. Но этим
Лишь подливал масло в огонь.

Потом я провожал тебя через весь Лондон на Феттер-лейн,
Где была твоя гостиница. Дом напротив
Только начинали отстраивать после бомбежки,
И мы, взявшись для храбрости за руки,
Вошли под его своды и будто полетели вниз
С высоты Ниагарского водопада. Сквозь шум потока
Я услышал историю твоего шрама —
Тайного шифра твоей души, — ты рассказала мне,
Как пыталась убить себя. И вот
За мгновение до того, как я поцеловал тебя,
Холодные звезды над этим
Восстающим из пепла грохочущим городом
Прошептали: будь начеку.
Даже звезды были напуганы. А я —
Я даже не помню, как мы очутились в твоем номере.
Ты была стройной, и гибкой, и гладкой, как рыба.
Ты была новым светом. Моим новым светом.
Так вот она какая, Америка, с удивлением думал я.
Прекрасная, прекрасная Америка!